"Джон Чивер. Бриллианты Кэботов" - читать интересную книгу автора

- Чувствуете, как в воздухе веет свежестью?
Чаще всего, понятно, в воздухе ничем не веяло. Воздух мог быть какой
угодно: душный, морозный, сырой - неважно. Реплика была одна для любой
погоды. Что скрывалось за этим славным иносказанием? Надежда?
Безмятежность любви (которую, я думаю, ей не довелось испытать ни разу в
жизни)? Или щемящее воспоминание о летнем вечере, когда мы, в любви и
ладу, мирно сидели на зеленом лужке над рекою? Или то было нечто сродни
улыбке, которую в минуту полного отчаяния человек посылает вечерней
звезде? Или пророчество, что грядет поколение, до такой степени наторевшее
в уклончивости, что ему вовеки не сподобиться такого чуда, как встреча на
равных с неподдельным чувством?
Смена декорации: мы в Риме. Весна; ласточки благоразумно слетаются в
город, где их не достанет пуля ретивого охотника из Остии. От птичьего
гомона вокруг как будто светлей, хотя сияние дня постепенно тускнеет. И
тут со двора несутся женские вопли. Кричит американка.
- Ах ты, дерьмо проклятое, поганец, псих никчемный! Гроша заработать не
можешь, всех друзей до единого растерял, в постели с тобой тоска
зеленая...
Никто ей не отвечает, и ты в недоумении - с темнотой она скандалит, что
ли? Но вот ты слышишь, как кашлянул мужчина. И - все, больше он не издаст
ни звука.
- Да, верно, я с тобой прожила восемь лет, только не думай, пожалуйста,
что мне хоть раз было хорошо, хоть один-единственный разочек, просто ты
пентюх и ни хрена не смыслишь, тебя провести - плевое дело! Когда я кончаю
без дураков, со стен картины валятся! А с тобой я прикидываюсь, и больше
ничего...
По Риму, как всегда в этот час, начинают трезвонить колокола, одни
тоненько, другие басом. Я отзываюсь на их перезвон улыбкой, хотя что в нем
для меня, для моей жизни, моей веры? Ни подлинной гармонии, ни откровений,
подобных тем, что доносятся со двора. Почему же меня больше тянет писать
про колокольный звон и стаи ласточек? Что это - незрелость ума, способного
воспринимать жизнь лишь в категориях пасхальных и рождественских открыток,
капризы неженки, который отказывается взглянуть в глаза правде? Женщина
все не унимается, но я уже не вникаю. Она клянет его на чем свет стоит -
его волосы, мозг, душу, - а я сосредоточен на том, что за окошком моросит
мелкий дождичек, и от него шум уличного движения на Корсо возрастает. Она
уже не помнит себя - голос ее срывается, - а у меня мелькает мысль, что,
может быть, войдя в полный раж, она вдруг зарыдает и начнет молить у него
прощения. Ничего такого, конечно, не будет. Она накинется на него с
кухонным ножом, и кончится все травматологическим пунктом при
_поликлинико_, где он будет твердить, что поранился нечаянно, а я - я
выхожу из дома и направляюсь обедать, раздавая улыбки нищим, фонтанам,
ребятишкам, первым звездочкам в вечернем небе и внушая себе, что все
обернется наилучшим образом. Вы чувствуете, как в воздухе веет
свежестью?..
Воспоминания о Кэботах не более как примечание к основной моей работе,
а работать я в эти зимние дни еду рано. На улице еще темно. То там, то тут
стоят, дожидаясь автобуса, женщины, одетые в белое. Белые туфли, белые
чулки, из-под зимних пальто выглядывают форменные белые платья. Кто они -
медицинские сестры, косметички, ассистентки стоматологов? Этого мне не