"Вадим Чекунов. Шанхай. Любовь подонка" - читать интересную книгу автора

подземельями метро. Изучил наизусть череду ржавых крыш, до которых можно
было, казалось, дотянуться рукой из окна. Ходил дворами у Сенной, по
лестницам, пропахшим кошачьей мочой и кислыми щами, которыми угощался еще
Достоевский. Напивался в рыгаловках Петроградки.
И все равно оставался чужим.
Угрюмая провинциальность Питера выпирала из каждой подворотни. Как
приставленный к шее обрез, напоминала - рыпнись, и тебе хана. Не таких, как
ты, столичный мозгляк, хавали. Сдохнешь тут, у поребрика...
Москва была нелюбимой, сварливой и слегка выжившей из ума матерью, от
которой я пытался сбежать, а Питер - отчужденным, брезгливым отчимом. Между
ними полгода я жил на разрыв.
Я ненавидел Питер. Ненавидел потому, что не мог полюбить город,
отнявший у меня женщину. Заискивал перед ним, называя "культурной столицей".
В толпе идиотов-туристов карабкался по жуткой лестнице Исаакия в надежде
увидеть лицо этого города, но видел лишь старую харю, испещренную рубцами
немчурского архитекторства.
И уезжал.
Лязг буферов вагона, ночь на верхней полке. Ежедневные звонки, ожидание
выходных. Снова вокзал и ночь без сна, опять Питер. Временами
снисходительно-приветливый, со смешными курами и шавермами. Временами
высокий, статный, с нордическими шпилями и золочеными куполами. Позже шпили
казались мне заточками в рукаве туберкулезного урки, а купол Исаакия мерцал
в черной ухмылке города фальшивой фиксой.
Инна жила на Юго-Западе, сразу за Автово, в типичном питерском
доме-корабле, с каким-то кренделем, о котором я ничего не знал. Лишь раз она
обмолвилась, что дела у кренделя круто пошли в гору и скоро они переедут на
Мойку.
Мне, привыкшему к московским районам, сталинское Автово не казалось
такой уж окраиной.
На лето я снял комнату в коммуналке возле "Кировского" универмага -
почти рядом. Мы встречались в моем захламленном хозяйскими коробками жилище
со скрипучим полом. Из мебели были лишь тахта, да шаткий журнальный столик.
Иногда мы гуляли в парке неподалеку или катались на троллейбусе. Штанги
выбивали из проводов искры, и я шептал Инке на ухо какую-то пошлость про наш
корабль любви, мачтами сбивающий с неба звезды...
Разве думал я тогда, что всего через несколько месяцев решусь ее
убить...
Не был я чист сердцем.
Прошло счастливое лето, стрекоза отплясала свое.
Начался учебный год. Я уехал в Москву.
Мы по-прежнему виделись по выходным. Все явней ощущалась осень - в
тяжелых пятнах литых облаков, набегавших на город, в запахе каналов, в шуме
ветра по проспектам и подворотням.
Не стало прогулок по парку.
После любви Инна сидела в кровати, обхватив руками колени. Курила,
глядя перед собой в никуда. Иногда едва заметно встряхивала головой и сужала
глаза, отчего лицо ее вдруг становилось чужим и жестоким.
Я осторожно разглядывал ее, нежно проводил рукой по спине, по
выпирающим позвонкам. Разворачивал к себе. Она отстранялась.
Удручала шаблонность самих поз и сцен, словно в плохом фильме.