"Сергей Челяев. Склейка" - читать интересную книгу автора

и утруски сценария. К тому времени, чего греха таить, усушке были
подвергнуты и сообщение о скором пришествии форума коммунистов, и прочие
сведения, столь же ценные для умов пятилетних детишек.
По меткому ленинскому выражению, это было само творчество масс. И при
виде его Карабасовна натурально взбеленилась. После финальной елки
состоялось общее построение творческой группы, и нам устроили грандиозный
разнос.
Обман и обмен - явления одного порядка. Поэтому Карабасовна предложила
нам добровольно выдать зачинщиков "возмутительной профанации чудесной и
поучительной пьесы". Мы дружно ответили мрачным и тупым молчанием. Только
Лизоблюдович горестно ерзал и маялся, трагически не соответствуя моменту.
Но и Карабасовна не первый год барабасила в театре. В ее кабинет были
вызваны Николай Степаныч, помреж Саша и я, чьи акустические безобразия были
на слуху более всего.
Нам поставили на вид, сделали сокрушительный втык и гневно довели до
сведения, что о прибавке к жалованью можно забыть. Напоследок пригрозили
лишением премии, выговором в трудовую книжку и пообещали позже разобраться
во всем и окончательно вывести нас на чистую воду. Ив театре ощутимо повеяло
тлением и безнадегой грядущей реакции.
О времена, о на фиг!

Настало восьмое января.
Как на беду, еще навалилась сверхплановая елка в 14.00, и все просто
вымотались. К тому же после вчерашнего народ был мрачен и неразговорчив.
В 15.40 я заглянул в фойе и ужаснулся. Детей пришло целых семьдесят
пять, и поэтому родителей не пустили наверх, дабы не создавать хороводу
толчеи. Крайне недовольные, папы и мамы жались на лестницах или пробавлялись
пустым чаем в буфете. Наиболее предприимчивые уже получили подарки и теперь
гоняли чаи по-дворянски - с конфетами.
Нас ожидали еще две елки, а в актерских рядах и без того царило уныние.
Напрасно я крутил в фойе задорные песенки, а Николай Степаныч изредка
подкреплял боевой дух труппы ядреным словцом.
Не помогла даже моя вылазка под елку, где ожидали своего выхода большие
ростовые куклы козы и медведя. Обоим бутафорским животным я незаметно сложил
лапы в кукиши - это удобно, поскольку на поролоновых руках ростовых кукол
обычно делают всего три пальца; видимо, считается, что их вполне достаточно
для любой жестикуляции в детских спектаклях.
Помреж Саша обнаружил мою шутку, но даже не улыбнулся, задумчиво
возвращая кукольные пальцы в пристойное состояние. Тут я увидел в дверях
Мороза. И обомлел.
Повелитель пурги был вне себя: его лицо выражало отчаяние и такую
безнадегу, что я рысцой бросился к нему.
- А, Огонек... - прошептал он, не сводя глаз с елки. - Плохо наше дело.
- Что случилось, Николай Степаныч? - пролепетал я.
- Еще не случилось, - покачал он головой. - Но чует мое сердце - уже
грядет. А что - не знаю.
Он обвел тоскливым взором фойе и несколько раз закусил губу. Я еще
никогда не видел, чтобы человек сделал это пять раз подряд!
- Вот что, Огонек, - сказал он. У Степаныча сейчас были страшные
глаза - холодные, больные, как у снулой рыбы. В них совсем не было огня Деда