"Диана Чемберлен. Огонь и дождь " - читать интересную книгу автора

бейсбольную команду городской школы, поэтому не может просто взять и все
бросить.
Миа отключила интерком и сообщила Джеффу Кабрио, что Крис сейчас
выйдет Он уселся, расправив на коленях свою карту. Пока он в задумчивости
водил по бумаге пальцем, Миа потихоньку положила перед собой чистый лист и
стала делать набросок его лица. Украдкой разглядывала его и снова
принималась рисовать. Через какое-то время она поняла, что Джефф
сосредоточился на карте и не замечает ее. Миа стала действовать смелее.
Он был именно тем, что Глен называл "искушением" для художника, то
есть чем-то таким, что не может оставить художника равнодушным, что создано
для того, чтобы быть воспроизведенным, неважно, будет то живопись,
фотография или скульптура Миа была студенткой в группе у Глена задолго до
того, как они стали любовниками, и он научил ее выделять в толпе такие
лица.
- Это совсем не обязательно должно быть классически правильное лицо, -
повторял он со своим едва уловимым лондонским акцентом, - но это должно
быть лицо, которое способно привнести в свое скульптурное воплощение некий
элемент драмы.
Хотела бы Миа, чтобы Глен увидел Джеффа Кабрио. Ему пришлось бы
основательно поработать над собой, чтобы не дать волю эмоциям и не
пуститься в рассуждения о том, каким образом различные планы в изображении
его лица, рук и плеч изменяют очертания всего остального тела. Он для этого
слишком хорошо воспитан, но не настолько, чтобы запретить себе в упор
разглядывать свое "искушение". Он уже неоднократно имел неприятности из-за
того, что людям не нравилась его манера бесцеремонно разглядывать их
бицепсы, бедра или ягодицы.
Про Миа Глен говорил, что у нее искушением для художника может служить
лишь тело, но никак не лицо.
- У тебя слишком толстые щеки и пухлые губки, - объяснял он. Она же, в
то время была настолько уверена в его любви, что ей и в голову не пришло
обижаться на эти слова. - Но твое тело, Солнышко, твое тело искушает своей
целомудренной простотой.
Ей тогда было всего двадцать четыре года; она родилась и выросла в
Южной Калифорнии, и город еще не наложил на нее свой отпечаток. Кожа ее
была на удивление бледной. Нежные шелковистые пшеничного цвета волосы не
выносили солнечных лучей, и она никогда не загорала. Она была хрупкой,
настолько хрупкой, что сквозь кожу просвечивала каждая жилка, каждый мускул
ее тела. А сильной она была не от занятий скейтингом или в клубе здоровья.
Мышцы ее развились за те долгие годы, когда она ухаживала за матерью,
кормила ее, переодевала, купала в ванной.
И вот теперь Глен был страшно заинтересован тем, как играет под тонкой
кожей ее икроножная мышца, как мнут глину ее нежные пальчики, и она
превратилась для него в искушение. Еще тогда, в далекие годы ученичества он
сказал, что она необыкновенно талантлива.
- Это действительно необыкновенно, - повторял он, глядя, как она едва
улыбается чему-то, целиком уйдя в работу. И в душе его зарождалось глубокое
чувство.
Глен был ее учителем в течение десяти лет и все это время вел себя
достойно. Он не хотел нарушать приличий.
- Ты - моя студентка, - обезоруживающе говорил он, - и пока это так, я