"Николай Черкашин. Взрыв корабля " - читать интересную книгу автора

Разбаш глянул на нас и выразительно кашлянул:
- Слово офицера.
Еникеев еще раз заглянул в ящичек:
- А это вам всем от меня на память. Берите! Здесь это все равно
пропадет... В лучшем случае попадет в лавку старьевщика.
Разбашу он вручил личную печатку, мне - корабельный перстенек в виде
серебряной якорь-цепи с накладным крестом и якорьком, Симбирцеву - нагрудный
знак офицера-подводника русского флота.
В узкое полукруглое окно вплывал вечерний шар тунисского солнца. Оно
уходило за Геркулесовы столпы, чтобы подняться утром с той стороны, где в
далекой синей мгле, за ливанскими кедрами и стамбульскими минаретами, белеют
севастопольские бастионы...

Глава вторая. Перстень с "Пересвета"

Я был уверен, что вся эта бизертская история закончилась для меня раз и
навсегда преданием севастопольской бухте еникеевского кортика. Я и подумать
не мог, что очень скоро она продолжится, да так, что имя "Пересвета" на
многие годы лишит меня душевного покоя и поведет в долгий путь, то
печальный, то радостный - по городам, архивам, библиотекам, домам... Я
прочту никем не придуманный и никем не записанный роман в письмах,
документах, фотографиях, сохранившихся и исчезнувших, роман в судьбах книг,
моряков и их кораблей.
И я в самом деле прочитал его под стук вагонных колес, скрип старинных
дверей, шелест архивных бумаг. Прочитал, как давно ничего не читал - с
болью, с восторгом, с замиранием сердца. И уж, конечно, мне не пересказать
этот роман так, как я его пережил там - под сводами хранилищ памяти и в
стенах многолюдных ленинградских - петроградских еще - квартир, в суете
чужих столиц и благородной тиши библиотек. Я попробую лишь расположить
события и встречи, открытия и находки в том порядке, в каком они мне
выпали...
Если бы я был художником и мне, поручили проиллюстрировать эту повесть,
я бы изобразил широкий стол, заваленный старинными фотографиями, архивными
выписками, письмами, книгами с бахромой закладок. За столом, врастая в
свитер бородой, сидит, обхватив голову, человек в очках. Вокруг него
причудливо сплелись и нагромоздились высокотрубные корабли - дымящие,
палящие, гибнущие; медальоны с портретами моряков в эполетах и в
бескозырках, матросов с "Авроры" и лохматые папахи всадников Дикой дивизии,
филиппинские пальмы и питербургские особняки, водолазные шлемы и шляпки с
вуалями, пески египетских пустынь и снега блокадного Ленинграда...
Высокотрубные корабли дымящие, палящие и гибнущие - это крейсера
"Рюрик", "Олег", "Аврора", "Жемчуг", эскадренный броненосец "Пересвет",
посыльное судно "Млада" и пароход "Рошаль"... Портреты в медальонах: вот
этот, с белым крестиком офицерского Георгия на расшитом мундире, с длинными
замысловато изогнутыми усами - последний командир "Рюрика" и последний
командир "Пересвета" капитан 1 ранга Иванов-Тринадцатый. Унтер в косматой
папахе всадника Дикой дивизии, он же старший офицер злосчастного крейсера,
Михаил Домерщиков. Сухощавый матрос с погончиками
охотника-вольноопределяющегося - летописец "Пересвета", затем известный
советский яхтсмен Николай Людевиг. Ну а бородач за столом - автор этих