"Николай Гаврилович Чернышевский. Барским крестьянам..." - читать интересную книгу автора

плохо ты работал; завтра приходи отрабатывать. Ну, и прийдешь. На это тоже
власть барину дана по указу царскому. Это все об том говорится, как мужикам
будет жить, покуда их срочно-обязанными звать будут, значит, девять лет, как
в бумаге обещано, а на деле дольше будет, лет до двадцати, либо до тридцати.
Ну, так; а потом-то что будет, когда, значит, мужику разрешено будет
отходить от помещика? Оно, пожалуй, что и толковать-то об этом нечего,
потому что долго еще ждать этого по царскому указу. А коли любопытство у вас
есть, так и об этом дальнем времени рассудить можно. Когда срочно-обязанное
время покончится, волен ты будешь отходить от помещика. Оно так в указе
обещано. Только в нем вот что еще прибавлено: а коли ты уйдешь, так земля
твоя останется за помещиком. А помещик и сам, коли захочет, может тебя
прогнать с нее. Потому, вишь ты, что земля, которая тебе была отмежевана,
все же не твоя была, а барская, а тебе барин только разрешение давал ее
пахать, либо сено с нее косить; покуда ты срочно-обязанным назывался, он
тебя с нее прогнать не мог; а когда перестал ты срочно-обязанным называться,
он тебя с нее прогнать может. В указе не так сказано напрямик, что может
прогнать, да на то выходит. Так сказано: мужик уйти может, когда
срочно-обязанное время кончится. Вот вы и разберите, что выходит. Барину-то
у мужиков землю отнять хочется; вот он будет теснить их да жать, да сожмет
так, что уйдут, а землю ему оставят, - оно, попросту сказать, и значит, что
барин у мужиков землю отнять может, а мужиков прогнать. Это об том времени,
когда срочно-обязанными вас называть перестанут. А покуда называют, барину
нельзя мужиков прогнать всех с одного разу, а можно только по отдельности
прогонять: ноне Ивана, завтра Сидоpa, послезавтра Карпа, поочередно; оно,
впрочем, на то же выходит. А мужику куда итти, когда у него хозяйство
пропало? В Москву, что ли, али в Питер, али на фабрики? Там уже все полно,
больше народу не потребуется, поместить некуда. Значит, походишь, походишь
по свету, по большим-то городам да по фабрикам, да все туда же в деревню
назад вернешься. Это спервоначала пробу мужики станут делать. А на первых-то
глядя, как они нигде себе хлеба не нашли, другие потом и пробовать не будут,
а прямо так в том околотке и будут оставаться, где прежде жили. А мужику в
деревне без хозяйства да без земли, что делать, куда деваться, кроме как в
батраки наняться. Ну, и наймешься. Сладко ли оно батраком-то жить? Ноне,
сами знаете, не больно вкусно; а тогда и гораздо похуже будет, чем ноне
живут батраки. А почему будет хуже, явное дело. Как всех-то погонят с
земли-то, так везде будут сотни да тысячи народу шататься да просить
помещиков, чтобы в батраки их взяли. Значит, уж помещичья воля будет, какое
житье им определить, они торговаться не могут, как ноне батрак с хозяином
торгуется: они куску хлеба рады будут, а то у самого-то в животе-то пусто,
да и семья-то приюта не имеет. Есть такие поганые земли, где уж и давно
заведен этот порядок, вот вы послушайте, как там мужики живут. У вас ноне
избы плохи, а там и таких нет: в землянках живут да в хлевах; а то в сараях
больших, в одном сарае семей десяток набито, все равно как там табун скота
какого. Да и хлеба чистого не едят, а дрянь всякую, как у нас в голодные
годы, а у них вечно так. У нас, в русском царстве, есть такая поганая земля,
- где города Рига, да Ревель, да Митава стоят, а народ там тоже
христианский, и вера у него тоже хорошая; да не по вере эта земля поганая, а
по тому, как в ней народ живет: коли хорошо мужику жить в какой земле, то и
добрая земля; а коли дурно, то и поганая. Так вот оно к чему по царскому-то
манифесту да по указам дело поведено: не к воле, а к тому оно идет, чтобы в