"Гилберт Кийт Честертон. Последний плакальщик ("о Брауне") " - читать интересную книгу автора

иногда обожают младшего, особенно, когда он и впрямь истинное чудо. У
простодушного Джеймса даже ненависть не была себялюбивой. Понимаете, если он
сердился на кого-нибудь, он думал о нем, не о себе. А бедный Морис жил и
чувствовал иначе. Люди тянулись к нему, и он любил общество, но любовался
лишь собой, словно в зеркальном зале.
Никто не превзошел его ни в спорте, ни в искусствах; он почти всегда
побеждал и легко принимал победу. Но если ему случалось проиграть, легкость
исчезала. Поражений он не терпел. Стоит ли рассказывать вам, какую досаду
породила в нем помолвка Джеймса? Остаться в стороне он просто не мог. Джеймс
превосходил его лишь в одном - стрелял он гораздо лучше. Так и кончилась
трагедия.
- Вернее, так она началась, - сказал священник. - Так начались
страдания того, кто остался живым. Мне кажется, здесь можно обойтись и без
зловещих монахов.
- А мне кажется, - сказал генерал, - что Джим страдает больше, чем
нужно. Конечно, беда немалая, но дрались они честно. Кроме того, Морис
вынудил его стреляться.
- Откуда вы это знаете? - удивленно спросил священник.
- Я это видел, - печально ответил Аутрэм. - Я был секундантом у
Джеймса, и Морис на моих глазах рухнул мертвым.
- Пожалуйста, расскажите мне все, - задумчиво произнес священник. - Кто
был секундантом у Мориса?
- Хьюго Ромейн, знаменитый актер, - угрюмо отвечал хозяин. - Морис
увлекался сценой и брал у него уроки. Ромейн славился и тогда, но еще не
встал на ноги, и Морис давал ему деньги. Теперь этот актер богаче
аристократа, однако в те времена он зависел от богатого ученика. Поэтому мы
не знаем, как он относился к ссоре - он мог не одобрять ее и согласиться
поневоле. Стрелялись на английский манер, у каждого был один секундант. Я
хотел позвать врача, но Морис отказался. Он сказал мне: "Чем меньше народу
узнает, тем лучше. Кроме того, в деревне есть врач. У него прекрасный конь,
и если надо, он мигом прискачет". Мы знали, что Морис рискует больше - как
вы помните, он неважно стрелял, - и согласились. Противники сошлись на
песке, у моря. Между ними и деревушкой лежали дюны - глухая стена, поросшая
редкими пучками травы. К морю мы вышли через узкий, извилистый проход. Так и
вижу мертвенно-желтую полосу, а за нею, у самой воды, - узкую,
мертвенно-красную, словно отсвет крови.
Дальше все произошло так стремительно, словно песок взметнуло ветром.
Выстрел как будто и щелкнуть не успел, а Морис Мэйр закружился юлою и кеглей
рухнул в песок.
Конечно, я испугался за него, но, хоть это и странно, пожалел я не
убитого, а убийцу. Ярче и яснее всего я вижу по сей день не Мориса,
падающего мертвым, а несчастного Джима, который бежит к поверженному другу и
врагу. Я вижу его бородку, его смертельно бледное лицо, его тонкий профиль.
Пистолет он отшвырнул, в левой руке держал перчатку, и пустые пальцы
бились на ветру, как бы взывая о помощи, когда он кричал мне, чтобы я
поскорее привел врача. Все это я вижу, а больше - ничего, кроме моря, и
неподвижного тела, и неподвижного секунданта на фоне светлых небес.
- Ромейн не двигался? - спросил священник. - Почему же он не подбежал к
Морису Мэйру?
- Может быть, он подбежал, когда меня уже не было, - ответил генерал. -