"Гилберт Кийт Честертон. Парадоксы мистера Понда" - читать интересную книгу автора

в этом крике смеха, пусть и не слишком добродушного.
- Что? - загремел он, - По-вашему, я исповедуюсь в убийстве? Нет, это
мне скоро надоест! Не совершал я никакого убийства! Я сказал, что совершил
преступление, но каяться перед адвокатишкой не собираюсь!
Он повернулся к священнику, и вдруг и внешность его, и настроение
переменились, так что когда он заговорил, то показался просто другим
человеком.
- Я хотел сказать, что извиняться я должен перед вами. Что я могу вам
сказать, лично вам? Не доброе это дело - говорить о таких вещах слишком
пространно. Нехорошо прятаться в толпе или утверждать, что преступление
содеяно какими-то несчастными негодяями, отпущенными на время из ада, для
которых передышка - рай, пусть и очень земной, вроде мусульманского. Да, я
ухаживал за вашей дочерью, когда не имел на то никаких причин, но я не знал
себя. Все мы ничего не понимали, в этом отпуске из преисподней. Да, у меня
был соперник. Да, он приводил меня в ярость. Я до сих пор прихожу в ярость,
когда вспоминаю, что он сделал. Только... - он замолчал, словно опять
смутился затруднением.
- Продолжайте, - мягко произнес Понд.
- Только моим соперником был не длинноволосый художник, - сказал
Гэхеген.
Хьюберт Уоттон опять пристально взглянул на него, нахмурился, но
вполне спокойно предложил ему рассказать все с начала.
- Начать мне лучше с того же места, откуда начался другой рассказ, -
заговорил Гэхеген. - С минуты, когда оба мы услышали вой собаки в темном
саду. Я должен пояснить, что в ту ночь действительно был с художником
Айрсом, мы и правда стали добрыми друзьями, хотя была в этом какая-то
романтическая бравада, поначалу хотелось походить на трубадуров.
Я упаковывал свой скудный багаж, вот почему я чистил армейский
револьвер. Аире просматривал один из своих альбомов с этюдами, за этим
занятием я его и оставил, и вышел на балкон как раз в то время, когда
мистер Уайтуэйз выглянул наружу, привлеченный неожиданным звуком. Но я
слышал то, чего не слышал он, - не только звук, похожий на собачий лай, но
и свист, каким подзывают собаку.
Более того, я видел то, чего не видел он. На мгновение в просвете
ажурной решетки появилось белое в лунном свете лицо Поля Грина, выдающегося
деятеля науки. Он выдающийся, и внешность у него выдающаяся - помню, я
подумал, как хороша его голова, черты под луной отливают серебром и почти
прекрасны. Но была причина, по которой взгляд мой задержался на этой
серебряной маске: на ней застыла улыбка, в которой было столько ненависти,
что у кого угодно похолодела бы кровь.
Лицо исчезло, и опять мои впечатления не слишком разнятся с
впечатлениями викария, разве что я не видел происходившего у меня за
спиной. Но повернулся я как раз вовремя, чтобы заметить, как кто-то
пробежал по дорожке и стал взбираться по вьюну. Лез он быстро, куда быстрее
меня, но рассмотреть его или узнать в тени листьев было нелегко.
Я понял, что конечности у него длинные и, как было сказано, он -
широкоплечий и сутулый. А потом, как и викарий, я увидел высунувшуюся из
листвы лохматую голову; волосы в лунном свете напоминали венец. И тут во
второй раз за ночь я увидел то, чего не видел викарий. Ромео, карабкающийся
трубадур, повернул голову, и на мгновение предстал передо мной черный на