"Гильберт Кийт Честертон. Если бы мне дали прочитать одну-единственную проповедь [Цикл о Брауне]" - читать интересную книгу автора

словом, о сотнях вещей, которые проходят на миллиметр от
истины и никогда не попадают в цель, - как же в наше время
так мало знают о душевном недуге, отравляющем чуть ли не
каждую семью, чуть ли не каждый кружок друзей? И вряд ли
кто-нибудь из практиков-психологов объяснил этот недуг столь
же точно, как священники, издавна знающие, что себялюбие -
дело ада. В нем есть какая-то особенная живучесть,
цепкость, благодаря которой кажется, что именно это
односложное, забытое слово подходит тут лучше всего.
Интеллигенты предпочитают толковать о пьянстве и курении, о
порочности рюмки и тлетворном влиянии кабака. Но худшее в
мире зло воплощено не в рюмке, а в зеркале, не в кабаке, а в
той уединенной комнате, где человек разглядывает себя.
Должно быть, меня не поймут; но я бы прежде всего сказал
моим слушателям, чтобы они не наслаждались собой. Я
посоветовал бы им наслаждаться театром или танцами,
устрицами и шампанским, гонками, коктейлями, джазом, ночными
клубами, если им не дано наслаждаться чем-нибудь получше.
Пусть наслаждаются многоженством и кражей, любыми
гнусностями - чем угодно, только не собой. Люди способны к
радости до тех пор, пока они воспринимают что-нибудь, кроме
себя, и удивляются, и благодарят. Пока это от них не ушло,
они не утратят тот дар, который есть у всех нас в детстве, а
взрослым дает спокойствие и силу. Но стоит им решить, будто
они сами выше всего, что может предложить им жизнь, все
разъедающая скука овладеет ими, разочарование их поглотит, и
все танталовы муки ждут их.
Конечно, нас может сбить с толку многозначность слова
"гордиться" - ведь "гордость" и "гордыня" не одно и то же.
Мы часто говорим, что муж гордится женой, или народ -
героем; но в этих случаях речь идет о совсем другом чувстве.
Человек, гордящийся чем-либо, существующим вне его, признает
предмет своей гордости и благодарен ему. И точно так же
слово может сбить с толку, если я скажу, что из всех
многочисленных черт настоящего и будущего хуже и опаснее
всего наглость. Ведь под наглостью мы нередко понимаем
очень смешные и веселые свойства - например, когда говорим о
наглости уличных мальчишек. Но если, приблизившись к
важному господину, вы нахлобучите ему цилиндр на нос, вы не
хотите этим сказать, что вы, вы сами, выше человеческих
глупостей; напротив, вы признаете, что вполне им подвластны,
да и ему не мешало бы к ним приобщиться. Если вы толкнули
герцога в живот, вы совсем не хотите сказать, что принимаете
всерьез себя, вы просто не приняли всерьез ни себя, ни
герцога. Такую наглость легко осудить, она открыта критике,
беспомощна и не всегда безопасна. Но есть наглость другая -
холодная наглость души, и тот, кому она свойственна, считает
себя намного выше людского суда. Немало представителей
нового поколения и последователей новых школ страдают этой
слабостью. Ведь это - слабость; такой человек беспрерывно