"Гилберт Кийт Честертон. Перелетный кабак" - читать интересную книгу автора

с целой Европой; и он с мрачным добродушием подчинился воле своей приемной
родины. Он даже не мог перестукать дипломатов (на что у него хватило бы и
силы, и смелости), ибо разумной частью сознания понимал, что они, как и он,
подчиняются приказу. Король Итаки, облаченный в зеленую с белым форму
морского офицера (придуманную им самим), грузно и сонно сидел за маленьким
столиком. У него были синие бычьи глаза, бычья шея и такие рыжие волосы,
словно голову его охватило пламя. Некоторые считали, что так оно и есть.
Самой важной особой здесь был прославленный Оман-паша, немолодой
человек с сильным лицом, изможденным тяготами войны. Его усы и волосы
казались сожженными молнией, а не годами. На голове его красовалась красная
феска, а между феской и усами был шрам, на который король Итаки не смотрел.
Глаза его, как это ни странно, ничего не выражали.
Лорда Айвивуда считали красивейшим человеком Англии. На фоне синего
моря он казался мраморной
статуей, безупречной по форме, но являющей нам лишь белый и серый цвет.
От игры света зависело, тускло-серебряными или бледно-русыми станут его
волосы, а безупречная маска лица никогда не меняла ни цвета, ни выражения.
Он был одним из последних ораторов в несколько старомодном стиле, хотя
самого его ни в малой степени нельзя было назвать старым, и умел придать
красоту всему, что скажет; но двигались только губы, лицо оставалось
мертвым. И манеры у него были, как у прежних членов парламента. Например, он
встал, словно римский сенатор, чтобы обратиться к трем людям на окруженной
морем скале.
При этом он был самобытней сидевшего рядом человека, который все время
молчал, хотя говорило его лицо. Доктор Глюк, представитель Германии, не
походил на немца; в нем не было ни немецкой мечтательности, ни немецкой
сонливости. Лицо его было ярким, как цветная фотография, и подвижным, как
кинематограф, но ярко-красные губы ни разу не разомкнулись. Миндалевидные
глаза мерцали, словно опалы; закрученные усики шевелились, словно черные
змейки; но звуков он не издавал. Безмолвно положил он перед Айвивудом листок
бумаги. Айвивуд надел очки и сразу постарел на десять лет.
Это была повестка дня, включающая все, что осталось решить на последней
конференции. Первый пункт гласил:
"Посол Итаки просит, чтобы девушки, отправленные в гаремы после взятия
Пилоса, вернулись в свои семьи. На это согласиться нельзя".
Лорд Айвивуд встал. Красота его голоса всегда поражала тех, кто слышал
этот голос впервые.
- Досточтимые господа, - сказал он. - Государственный муж, чьих мнений
я не разделяю, но чья историческая роль поистине неоценима, сочетал в нашем
сознании мир и честь. Когда заключается мир между такими воинами, как
Оман-паша и его величество король Итаки, мы вправе сказать, что мир
совместим со славой. Он на секунду замолк; но тишина скалы и моря зазвенела
рукоплесканиями, так произнес он эти слова.
- Я уверен, что мы объединены одной мыслью, хотя и немало спорили за
эти месяцы. Да, мы объединены одной мыслью. Мир должен быть таким же
бесстрашным, какой была война.
Он снова замолк. Никто не аплодировал, но он не сомневался, что в
головах у слушателей гремят аплодисменты; и продолжал:
- Если мы перестали сражаться, перестанем же и спорить. Определенные
уступки, если хотите - мягкость и гибкость, пристали там, где славный мир