"Гилберт Кийт Честертон. Грехи графа Сарадина" - читать интересную книгу автора

романтиков, претил ее трезвой деловитости. Деньги были ей нужны, чтобы
служить обществу. Она открыла контору - как бы зародыш образцового
машинного бюро, а остальное раздала лигам и комитетам, борющимся за то,
чтобы женщины занимались именно такой работой. Никто не знал, в какой мере
младшая, Джоан, разделяет этот несколько деловитый идеализм. Во всяком
случае за своей сестрой и начальницей она шла с собачьей преданностью,
более приятной все же, чем твердость и бодрость старшей, и даже немного
трагичной. Полина Стэси трагедий не знала; по-видимому, ей казалось, что
их и не бывает.
Когда Фламбо встретил свою соседку впервые, сухая ее стремительность и
холодный пыл сильно его позабавили. Он ждал внизу лифтера, который
развозил жильцов по этажам. Но девушка с соколиными глазами ждать не
пожелала. Она резко сообщила, что сама разбирается в лифтах и не зависит
от мальчишек, а кстати - и от мужчин. Жила она невысоко, но за считанные
секунды довольно полно ознакомила сыщика со своими воззрениями,
сводившимися к тому, что она - современная деловая женщина и любит
современную, дельную технику. Ее черные глаза сверкали холодным гневом,
когда она помянула тех, кто науку не ценит и вздыхает по ушедшей
романтике. Каждый, говорила она, должен управлять любой машиной, как она
управляет лифтом. Она чуть не вспыхнула, когда Фламбо открыл перед ней
дверцу; а он поднялся к себе, вспоминая с улыбкой о такой взрывчатой
самостоятельности.
Действительно, нрав у нее был пылкий, властный, раздражительный, и худые
тонкие руки двигались так резко, словно она собиралась все разрушить.
Как-то Фламбо зашел к ней, хотел что-то напечатать, и увидел, что она
швырнула на пол сестрины очки и давит их ногой. При этом она обличала
"дурацкую медицину" и слабых, жалких людей, которые ей поддаются. Она
кричала, чтобы сестра и не думала больше таскать домой всякую дрянь. Она
вопрошала, не завести ли ей парик, или деревянную ногу, или стеклянный
глаз; и собственные ее глаза сверкали стеклянным блеском.
Пораженный такой нетерпимостью Фламбо не удержался и, рассудительный, как
все французы, спросил ее, почему очки - признак слабости, а лифт - признак
силы. Если наука вправе помогать нам, почему ей не помочь и на сей раз?
- Что тут общего! - надменно ответила Полина.- Да, мсье Фламбо, машины и
моторы - признак силы. Техника пожирает пространство и презирает время.
Все люди - и мы, женщины,- овладевают ею. Это возвышенно, это прекрасно,
это - истинная наука. А всякие подпорки и припарки - отличительный знак
малодушных! Доктора подсовывают нам костыли, словно мы родились калеками
или рабами. Я не рабыня, мсье Фламбо. Люди думают, что все это нужно,
потому что их учат страху, а не смелости и силе. Глупые няньки не дают
детям смотреть на солнце, а потом никто и не может прямо на него смотреть.
Я гляжу на звезды, буду глядеть и на эту. Солнце мне не хозяин, хочу - и
смотрю!
- Ваши глаза ослепят солнце,- сказал Фламбо, кланяясь с иностранной
учтивостью. Ему нравилось говорить комплименты этой странной, колючей
красавице, отчасти потому, что она немного терялась. Но, поднимаясь на
свой этаж, он глубоко вздохнул, присвистнул и проговорил про себя:
"Значит, и она попала в лапы к этому знахарю с золотым глазом..." Как бы
мало он ни знал о новой религии, как бы мало ею ни интересовался, о том,
что адепты ее глядят на солнце, он все же слышал.