"Г.К.Честертон. Наполеон Ноттингхильский" - читать интересную книгу автора

сторонником биметаллизма. "Смотрите-ка,-- говорили люди с большим жизненным
опытом,-- вон идет самый болезненный биметаллист в Чешире". Однажды этот
отзыв достиг его ушей; на сей раз так отозвался о нем некий страховой агент,
в лучах серо-буро-малинового заката. Поликарп повернулся к нему. "Ах,
болезненный? - яростно воскликнул он.-- Ах, болезненный! Quis tulerit
Gracchos de seditio querentes?

{Кто потерпит Гракхов, сетующих на мятеж? (лат)}

Говорят, после этого ни один страховой агент к доктору Поликарпу близко
не подступался.
Баркер мудро и просто кивнул. Ламберт лишь хмыкнул.
- А вот еще послушайте,-- продолжал неистощимый Квин.-- В серо-зеленой
горной ложбине дождливой Ирландии жила-была старая-престарая женщина, чей
дядя на "Гребных гонках" всегда греб в кембриджской восьмерке. Но у себя, в
серо-зеленой ложбине, она и слыхом об этом не слыхала; она и знать-то не
знала, что бывают "Гребные гонки". Не ведала она также, что у нее имеется
дядя. И ни про кого она ничего не ведала, слышала только про короля Георга
Первого (а от кого и почему - даже не спрашивайте) и простодушно верила в
его историческое прошлое. Но постепенно, соизволением Божиим, открылось, что
дядя ее - на самом-то деле вовсе не ее дядя; и ее об этом оповестили. Она
улыбнулась сквозь слезы и промолвила: "Добродетель - сама себе награда".
Снова воцарилось молчание, и затем Ламберт сказал:
- Что-то малость загадочно.
- А, загадочно? - воскликнул рассказчик.-- Еще бы: подлинный юмор
вообще загадочен. Вы заметили главное, что случилось в девятнадцатом и
двадцатом веках?
- Нет, а что такое? - кратко полюбопытствовал Ламберт.
- А это очень просто,-- отвечал тот.-- Доныне шутка не была шуткой,
если ее не понимали. Нынче же шутка не есть шутка, если ее понимают. Да,
юмор, друзья мои, это последняя святыня человечества. И последнее, чего вы
до смерти боитесь. Смотрите-ка на это дерево.
Собеседники вяло покосились на бук, который нависал над их тропой.
- Так вот, - сказал мистер Квин,-- скажи я, что вы не осознаете
великих научных истин, явленных этим деревом, хотя любой мало-мальски умный
человек их осознает,-- что вы подумаете или скажете? Вы меня сочтете
всего-то навсего ученым сумасбродом с какой-то теорийкой о растительных
клетках. Если я скажу, что как же вы не видите в этом дереве живого
свидетельства гнусных злоупотреблений местных властей, вы на меня попросту
наплюете: еще, мол, один полоумный социалист выискался - с завиральными
идейками насчет городских парков. А скажи я, что вы сверхкощунственно не
замечаете в этом дереве новой религии, сугубого откровения Господня,-- тут
вы меня зачислите в мистики, и дело с концом. Но если,-- и тут он воздел
руку,-- если я скажу, что вы не понимаете, в чем юмор этого дерева, а я
понимаю, в чем его юмор, то Боже ты мой! - да вы в ногах у меня будете
ползать.
Он эффектно помолчал и продолжил:
- Да; чувство юмора, причудливое и тонкое,-- оно и есть новая религия
человечества! Будут еще ради нее свершаться подвиги аскезы! И поверять его,
это чувство, станут упражнениями, духовными упражнениями. Спрошено будет: