"Г.К.Честертон. Три всадника из "Апокалипсиса"" - читать интересную книгу автора

И тут впервые непроницаемое лицо сержанта Шварца расплылось в мрачной
улыбке. Откинув брезентовый козырек палатки, он, как и двое курьеров до
него, вышел наружу, вскочил в седло и растворился во мраке.
Последний из трех всадников был еще менее склонен предаваться пустым
фантазиям, чем первые двое. Но коль скоро и он до некоторой степени был
человеком, мертвая равнина, по которой он скакал темной ночью, да еще с
таким поручением, действовала на него столь же угнетающе. Он словно бы ехал
по высокому мосту, под которым разверзлась бездонная и безбрежная пучина, в
миллионы раз более страшная, чем море. Здесь ведь нельзя плыть, ни самому,
ни в лодке - болото неминуемо затянет вниз. Сержант смутно ощущал
присутствие какой-то древней как мир зыбкой субстанции, лишенной всякой
формы, не являющейся ни землей, ни водой. В этот момент, мнилось ему, все в
природе так же зыбко и непрочно, как эта трясина.
Он был атеистом, как тысячи таких же, как и он, скучных, деловых
северных немцев, однако он не принадлежал к тем счастливым язычникам, что
воспринимают прогресс человечества как нечто само собой разумеющееся. Мир
для него был не зеленым полем, где все распускается, растет, плодоносит, а
пропастью, куда со временем, словно в бездонную яму, низвергнется все живое,
и эта мысль помогала ему выполнять странные обязанности, возложенные на него
в этом чудовищном мире. Серо-зеленые пятна растительности, смотревшие сверху
развернутой географической картой, представлялись ему скорее историей
болезни, чем историей роста, а водоемы, казалось ему, полны не пресной
водой, а ядом. Он помнил, какую суету обычно подымают все эти гуманисты по
поводу отравленных источников.
Впрочем, размышления сержанта, как и всякого, к размышлениям не
склонного, вызваны были тем, что этот сугубо практичный человек отчего-то
нервничал, испытывал какую-то смутную тревогу. Уходившая вдаль, совершенно
прямая дорога казалась ему не только жуткой, но и бесконечной. Странное
дело: так долго ехать и даже издали не видеть преследуемого. У фон Шахта,
как видно, и впрямь была превосходная лошадь, ведь выехал он немногим
раньше. Надежды на то, чтобы догнать фон Шахта, о чем Шварц предупреждал
маршала, было мало, однако рассмотреть его вдали он должен был, судя по
всему, очень скоро. И вот когда от унылого, пустынного пейзажа повеяло
полной безысходностью, сержант наконец увидел того, за кем гнался.
Далеко впереди возникла белая точка, которая постепенно выросла в белую
фигурку всадника, стремглав летевшего по равнине. Выросла потому, что
прибавил ходу и Шварц, который мчался теперь с такой же бешеной скоростью.
Вскоре фигурка увеличилась настолько, что на белом мундире можно было
разглядеть оранжевую перевязь, какую носят гусары. Что ж, самому меткому в
армии стрелку приходилось поражать цели и поменьше.
Он сдернул карабин, и молчаливые, раскинувшиеся на многие мили вокруг
болота содрогнулись от оглушительного грохота, в котором потонул крик
поднявшихся в небо птиц. Но сержант Шварц наблюдал не за птицами, а за
всадником: даже на таком большом расстоянии видно было, как прямая белая
фигурка внезапно скрючилась и осела, словно ее переломили пополам. Теперь
она мешком висела на седле, и Шварц, человек зоркий и многоопытный, не
сомневался: пуля попала в цель; больше того, он мог поручиться, что пуля
попала всаднику прямо в сердце. Вторым выстрелом он уложил коня, а еще через
мгновение всадник вместе с лошадью накренились, рухнули вниз, и белое пятно
растворилось в темной трясине.