"Г.К.Честертон. Восторженный вор" - читать интересную книгу автора

- Вы говорите не очень связно, - сказала Миллисент, - но я, кажется,
понимаю. Надеюсь, вы не зонтик увидели, когда тонули?
- Что ж, по-вашему, - спросил он, - я увидел ангелочков с арфами из
семейной Библии? Я увидел - то есть глазами увидел - Джекоба Нэдуэя во главе
стола. Вероятно, это был банкет или совещание директоров. Все они, кажется,
пили шампанское за его здоровье, а он серьезно улыбался и держал бокал с
водой. Он ведь не пьет. О, Господи!
- Да, - сказала Миллисент, и улыбка медленно вернулась на ее лицо. -
Это непохоже на ангелочков с арфами.
- А я, - продолжал Алан, - болтался на воде, как обрывок водоросли, и
должен был пойти ко дну.
К большому ее удивлению, он легкомысленно рассмеялся.
- Вы думаете, я им завидовал? - крикнул он. - Хорошенькое начало для
веры! Нет, совсем не то. Я глянул вниз с гребня волны и увидел отца ясным и
страшным взглядом жалости. И я взмолился, чтобы моя бесславная смерть спасла
его из этого ада.
Люди спивались, мерли от голода и отчаяния в тюрьмах, богадельнях,
сумасшедших домах, потому что его гнусное дело разорило тысячи во имя свое.
Страшный грабеж, страшная власть, страшная победа. А страшнее всего было то,
что я любил отца.
Он заботился обо мне, когда я был много моложе, а он - беднее и проще.
Позже, подростком, я поклонялся его успеху. Яркие рекламы стали для меня
тем, чем бывают для других детей книжки с картинками. Это была сказка; но
увы! - в такую сказку долго верить нельзя. Так уж оно вышло: любил я сильно,
а знал много. Надо любить, как я, и ненавидеть, как я, чтобы увидеть хоть
отблеск того, что зовут верой и жертвой.
- Но ведь сейчас, - сказала Миллисент, - все стало гораздо лучше.
- Да, - сказал он, - все стало лучше, и это хуже всего.
Он помолчал, потом начал снова, проще и тише:
- Джек и Норман - хорошие ребята, очень хорошие. Они сделали все, что
могли. Что ж они сделали? Они замазали зло. Многое надо забыть, не упоминать
в разговоре - нужно считать, что все стало лучше, милосердней. В конце
концов, это старая история. Но что тут общего с тем, что есть, с реальным
миром? Никто не просил прощения. Никто не раскаялся. Никто ничего не
искупил. И вот тогда, на гребне волны, я взмолился, чтобы мне дали покаяться
- ну, утонуть хотя бы... Неужели вы не поняли? Все были неправы, весь мир, а
ложь моего отца красовалась как лавровый куст. Разве такое искупишь
респектабельностью? Тут нужна жертва, нужна мука. Кто-то должен стать
нестерпимо хорошим, чтобы уравновесить такое зло. Кто-то должен стать
бесполезно хорошим, чтобы дрогнула чаша весов. Отец жесток - и приобрел
уважение. Кто-то должен быть добрым и не получить ничего. Неужели и сейчас
непонятно?
- Начинаю понимать, - сказала она. - Трудно поверить, что может быть
такой человек, как вы.
- Тогда я поклялся, - сказал Алан, - что меня назовут всем, чем не
назвали его. Меня назовут вором, потому что он вор. Меня обольют презрением,
осудят, отправят в тюрьму. Я стану его преемником. Завершу его дело.
Последние слова он произнес так громко, что Миллисент, сидевшая тихо,
как статуя, вздрогнула и рванулась к нему.
- Вы самый лучший, самый немыслимый человек на свете! - крикнула она. -