"Гилберт Кийт Честертон. Острие булавки ("Цикл о Брауне")" - читать интересную книгу автора

он пришел, как обычно, и оставил на берегу халат, он и сейчас там лежит.
Но он оставил еще и послание - мол, он купается в последний раз, а там -
смерть, или что-то в этом духе.
- Где он оставил послание? - спросил отец Браун.
- Он нацарапал его вон на том дереве, которое нависает над водой, -
наверное, последнее, за что он держался. А повыше на берегу лежит халат.
Пойдите посмотрите.
Отец Браун сбежал по короткому спуску к реке и заглянул под
наклоненное дерево, чьи плакучие ветви окунались в воду. И в самом деле,
на гладкой коре ясно и безошибочно читались нацарапанные слова: "Еще раз
в воду, а там - погружусь навсегда. Прощайте. Хьюберт Сэнд".
Взгляд отца Брауна медленно передвинулся вверх по берегу, пока не
остановился на брошенном ярком халате, красно-желтом, с позолоченными
кистями. Отец Браун поднял его и принялся вертеть в руках. В тот же миг
он скорее почувствовал, чем увидел, как в поле его зрения промелькнула
высокая темная фигура, - она скользнула от одной группы деревьев к
другой, словно стремясь вслед исчезнувшей даме. Браун мало сомневался в
том, что это и был собеседник, с которым она недавно рассталась. И еще
меньше он сомневался в том, что это секретарь покойного, мистер Руперт
Рэй.
- Конечно, ему могла в последний момент прийти в голову мысль
оставить послание, - сказал отец Браун, не отрывая глаз от красной с
золотом одежды. - Пишут же на деревьях любовные послания! Почему бы не
оставлять на деревьях предсмертные послания?
- Естественно для человека нацарапать записку на стволе, - сказал
младший Сэнд, - когда под рукой нет ни пера, ни чернил, ни бумаги.
- Похоже на упражнение во французском, - мрачновато заметил
священник. - Но я думал не об этом. - И, помолчав, добавил изменившимся
голосом: - По правде говоря, я думал, естественно ли было для писавшего
не нацарапать записку на стволе, даже если бы у него были под рукой груды
перьев, кварты чернил и горы бумаг.
Генри уставился на него с встревоженным видом, пенсне на его
курносом носу сбилось набок.
- О чем это вы? - спросил он резко.
- Н-ну, - медленно произнес отец Браун, - я не хочу сказать, что
почтальоны должны разносить письма в виде бревен или что вы должны
наклеить марку на сосну, желая послать письмецо приятелю. Нет, тут
требуются совсем особые обстоятельства, вернее - совсем особый человек,
который предпочел бы такую древесную корреспонденцию. Но если есть такие
обстоятельства и есть такой человек, повторяю, он все равно написал бы на
дереве, если бы, как говорится в песне, даже весь мир был бумагой, а вся
вода в мире - чернилами.
Чувствовалось, что Сэнду стало жутковато от причудливой игры
воображения священника, - то ли потому, что от него ускользнул смысл
сказанного, то ли оттого, что смысл начал доходить до него.
- Понимаете, - проговорил отец Браун, медленно вертя в руках
халат, - когда царапаешь на дереве, не пишешь своим лучшим почерком. А
когда пишущий - не тот человек, если я выражаюсь ясно... Это что?
Он по-прежнему смотрел на красный халат, и на какой-то миг могло
даже показаться, будто часть красного перешла на его пальцы, а лица,