"Борис Дмитриевич Четвериков. Эстафета жизни (Котовский, Книга 2)" - читать интересную книгу автора

Фараон египетский! Надо, впрочем, признать, что внешность его
импонировала. Порода!
Кирпичев был многословен. Это была уже старческая болтливость. Сейчас
ему до смерти хотелось рассказать о князе Оболенском. Фрунзе понял, что
это непредотвратимо, примирился, уселся поудобнее и принялся за чай,
поглядывая то на рассказчика, то на стенные часы, висевшие над головой
Кирпичева.
- Да, да, я вас слушаю. Так что же этот Оболенский?
- Я тогда вел уже кафедру. Речь идет о памятном девятьсот пятом.
Время, как известно, было смятенное. В городе забастовки, в деревне бунты.
Подъезжают, к примеру, мужики к одной тут помещичьей усадьбе. Я и помещика
этого знавал - Красильников Петр Евграфович. Лошадьми славился. Вызывают
барина: "Как, барин? Может, тихо-мирно, без скандала поделишься хлебом? У
тебя много, у нас всего ничего". А барин - известно, барин. Сразу на дыбы:
"Частная собственность священна! Частная собственность неприкосновенна!
Кесарево кесарю!" Представляете? "Значит, не будет твоего согласия? Так
надо понимать? Тогда вот что, барин. Попусту времени не трать, запрягай
своих чистокровных - и с богом к чертовой матери, чтобы, не ровен час, не
вышло хуже". Что помещику остается? Сел в тарантас - и к губернатору,
жаловаться. Мужики тем временем замки посшибали: "Пользуйся,
православные!" Кто сколько сдюжил, столько и на воз нагрузил. А
ненавистную усадьбу с четырех концов подпалили. Пока мужики по деревням
разъезжались, светило им зарево, будто путь указывало, чтобы не сбились.
Все это Кирпичев передавал в лицах, то вскакивая, то опять
усаживаясь. Он размахивал руками, изображая то помещика, то бунтующих
мужиков.
Фрунзе слушал уже с интересом и больше не поглядывал на часы.
- Да вы, оказывается, занятный! Что бы вам записать все это, так
сказать, в назидание потомству?
- У меня и записано. Так разрешите продолжать?
- Прошу вас!
- Прошло несколько дней. И вот в деревни Харьковщины двинулось
войско. Маршировали солдаты, скакали казачьи сотни. Было немало и полиции.
Возглавлял это войско харьковский губернатор князь Оболенский, потомок
князей Оболенских, служивших в свое время и дипломатами, и сенаторами, как
изволите помнить. Его предки принимали участие в Куликовской битве, шутка
сказать - в Куликовской битве! Его сородич был декабристом, сосланным на
каторжные работы. Почетно? Не правда ли? Величественно? А этот бесславный
отпрыск вымирающего рода шествовал во главе войска - куда? - усмирять
мужиков! А? Характерное падение нравов? Какова деградация?
Кирпичев перевел дух и продолжал:
- Двух-трех расстреляли: речисты. Остальных - розгами, подряд, без
разбору, стариков и детей, почтенных отцов семейств и захудалых
свинопасов. Князь неизменно присутствовал при экзекуции. Он был любитель
сильных ощущений. Приговаривал: "Это тебе тридцать плетей, мерзавец, чтобы
не грабил. А еще тридцать - это уж от меня на память, дружище, не
обессудь!" Такой шутник был! Словом, что называется, по когтям и зверя
знать! Не все выдерживали, случалось, запарывали насмерть. Был в наших
краях музыкант и песенник, такой разудалый хлопец Сашко Коваленко, - так
наложил на себя руки от позора после порки. Чтобы особо позабавить его