"Борис Дмитриевич Четвериков. Эстафета жизни (Котовский, Книга 2)" - читать интересную книгу автора

сиятельство, хватали девушек на селе, погано хихикая, волокли их к месту
расправы, раскладывали, как полагается, на скамье и с особенным рвением
полосовали и секли. Попалась в их руки Маруся, кареглазая, складная,
сильная, как говорится, кровь с молоком и гордячка страшная, не
подступись. Я знавал ее, мы на то село на летние месяцы отдыхать
приезжали. Схватили Марусю казаки, приволокли, да как глянула она на них
да повела бровью - стало казакам не по себе, жалость заговорила. Пристало
ли такую красоту писаную губить? Да лучше самому согласиться, чтобы
наказали плетьми, только бы пощадить Марусю. Прикрикнуло начальство,
нечего делать, приступили к экзекуции. Только князь Оболенский живо
заприметил, что замахиваются казаки свирепо, а бьют только для видимости,
все норовят по краю скамейки удар нанести. Я вам не буду приводить точные
слова князя, но смысл их был тот, что кого, мол, они щадят: изменников
царя и отечества. Он-то по-другому выразился, совсем даже неприлично.
Выхватил плетку у казака да и давай хлестать. По чему попало. Все даже
отпрянули, хотя и зверье оголтелое, а страшно им было на князя смотреть.
Кирпичев замолчал. Видимо, он и по сей день остро переживал эти
давние события.
- Ну вот и все, что я имел вам доложить, - прибавил он устало. - Это
все факты, милостивый государь, тут ничего не выдумано.
- Забил насмерть девушку?
- А как же? Сам стал на себя не похож. Лицо перекосилось, хрипит...
Офицеры заметили, что с ним неладно, еле оторвали, увели, в постель
уложили. Ну ничего, постепенно князь отошел. Даже шутить изволил. А на
другой день побрился, подушился и отбыл в Петербург. Там на торжественном
обеде господин фон Плеве передал ему от царя орден и поцелуй, так что
труды его не пропали даром. Что касается мужиков, то у них остались, так
сказать, хорошие воспоминания... Среди сородичей Сашко, свояков,
братенников, вряд ли кто испытывал после всего этого нежные чувства к
царю-батюшке и шутнику-князю. Не эти ли сородичи в семнадцатом повернули
штыки против? Не они ли в восемнадцатом партизанили в тылах Деникина?
- Да-а, - подхватил Фрунзе, - пришли коммунисты и помогли петрам и
гаврилам разобраться, где враг, где друг. Взяли тогда петры да гаврилы
винтовки и стали гнать взашей оболенских и компанию. Командование фронтом
поручено было Александру Ильичу Егорову. Он прежде всего направил рейд
конницы в тылы противника. Ну, они там дали жару! Примаков со своей
бригадой червонного казачества ударил по корниловской и дроздовской
дивизиям, Буденный уничтожил отборные кавалерийские корпуса Мамонтова и
Шкуро... Вот какие дела тут происходили. Славные дела! Так что господа
оболенские только где-нибудь в Париже опомнились.
Фрунзе смотрел, посмеиваясь, на профессора. Кирпичев нахохлился. Он,
по-видимому, вдумывался, соразмерял.
- Я штатский человек, Михаил Васильевич, - произнес он наконец, - но
усваиваю все вами сказанное. Раньше я не очень-то разбирался. Вы знаете,
когда получаешь более чем скромный паек, с большим трудом добываешь сырые
дрова, испытываешь все неудобства, если можно так выразиться, исторически
сложившегося переходного периода, то не сразу охватишь умом, что к чему и
чем кончится. А сейчас немножко кумекаю. Тут и вы помогли... Но ведь я не
рассказал вам конца моей истории.
- О князе Оболенском?