"Владимир Чивилихин. Над уровнем моря" - читать интересную книгу автора

смеялись, хотя ничего веселого в их работе не было - в воде целый день,
руки голые на холодном ветру, и резиновая спецовка тоже холодит. Кроме
того, на красную рыбу уже запрет пришел, осетров за уши выкидывали в реку,
а на сорной мелюзге не заработаешь. Рыбачки увидели меня и давай над моими
пластырями скалиться, но я не уходил, глядел, чтоб угадать, какая из них
Катька...
Из-за нее я пить тогда бросил, а ее еще больше звали дурой. Она была не
то чтобы красивая, но плотненькая, все на месте, и меня законно понимала.
А Катькой-дурой ее звали за честность. Другие девчонки начинают гулять в
пятнадцать лет, а Катеринка была чистой. Мы расписались. Ребята говорили,
что у них на промыслах многие бабы бесплодные, и не от какой-нибудь там
радиации, а от глубокого стояния в холодной воде, но получилось так, что
моя Катеринка сразу понесла, и родился сын, ушлый и ядреный, второй я.
Куда я мог от них? Комнатенку отдельную нам в бараке дали, и я даже
забурел слегка. Но скоро все пошло наперекосяк. Из-за моей непутевости да
из-за Катеринкиной честности во всем.
Перед Октябрьской распорол я семенную, запретную белугу и замазку, икру
то есть, загнал астраханским барыгам. И не для того, чтоб жировать, а
хотел рождение сына справить и зараз свой день рождения отметить хоть раз
в жизни. Другие с замазкой не такое устраивали, даже бригадиры и
рыбнадзор, только им сходило, а я засыпался. Попал под венец, дали год
принудиловки по месту работы. Катеринка от позора глаз никуда не казала,
донимала меня: "Отработаем", - но я переупрямил ее и твердо решил от этих
камышей и от этой рыбы, которую больше черпаешь, чем ешь, смотаться
куда-нибудь. Она догнала меня в Астрахани вместе с огольцом. Я подумал,
что в Сибири меня не срисуют, а мелочиться не будут, общий розыск не
объявят.
Приехали в Бийск, сняли частную комнату. И вдруг в самый неподходящий
момент Катеринка моя объявляет, что это она продала меня рыбнадзору и
местному комитету. Тут я ее первый раз дурой назвал и еще хуже, и даже
смазал разок, а она - ни слезинки. Сказала только, будто уже написала на
рыбзавод, что мы будем платить за погубленную матку. Я плюнул и уехал в
Кош-Агач, где нанялся гнать по Чуйскому тракту стадо монгольских овец на
убой.
Там я примешался к компании дружков; и скоро так вышло, будто это они
образовались возле меня. Свои в доску мужики, только я стал окончательно
слабый и легко поддавался всему. Водка вошла в обязательность, если у
кого-нибудь из нас в кармане бренчало. Катеринка моя совсем извелась от
этого. Она жила большей частью без меня, приспособилась авоськи вязать да
загонять их возле вокзала, хотя это были не монеты, а кошачьи слезы. У
меня тоже совесть есть, я ей посылал, и за ту проклятую икру она быстро и
сполна рассчиталась. Потом я для надежности уговорил ее подать на
алименты. Она долго упиралась, но я потолковал с судьей, который меня с
ходу понял и, хотя советовал совсем другое, обтяпал дело в два счета.
Постоянная работа, какую навязывал судья, не по мне. Халтурой можно
больше зашибить, если повезет. Нас в этих местах зовут и "бичами", и
"шабашниками", и "тунеядцами", и всяко, а шумаги платят хорошие, когда
подопрет. Выходит, мы нужны? Кто еще в такую дырищу полезет, как не мы?
Инженерам-то надо сюда по их науке, хотя работенка у них тоже не мед, и
бабок меньше нашего выходит. Легостаева этого мы все зауважали, сжились с