"Ванцетти Иванович Чукреев. Орудия в чехлах " - читать интересную книгу автора

командиры орудий, положив руки на рычаги замков, перевели их на "товьсь".
Застыли сигнальщики, штурман корабля разложил карту. На мостике рядом с
командующим встали командир корабля и его старший помощник. У шпиля,
механизма, который выбирает якорь-цепь, что вместе с якорем удерживает на
месте корабль, взяв в руки брандспойты, чтобы смывать с цепей ил, ждали
боцмана. Андрей, сдав пост начфину - старшине-сверхсрочнику, последним
прибежал к башне, откинул сиденье и, сдвинув к затылку бескозырку, сел,
ощутив под руками тяжелый штурвал наводки.
Холодная кожа спинки сиденья нагрелась от тепла его тела, и Андрей
ощутил, как мышцы его сливаются со сталью, как чем-то одним, неразрывным
становится рука и штурвал, как лопатки, вдавившись в спинку сиденья, что
укреплено прямо на стене башни, как бы входят в сталь этой стены, а ноги
врастают в железо башенной палубы. Человек растворяется в металле, и металл,
мертвый, неодухотворенный, вдруг оживает. Андрей чувствует, как металл ждет
малейшего движения руки. Он готов повторить это движение. Он готов его
увеличить. Он готов какой-то незначительнейший толчок рычага - такую
скромнейшую разрядку человеческой энергии - превратить в грохочущий огненный
шквал...
Шли минуты. И казалось, что в неподвижных фигурах сигнальщиков, в
орудийных башнях, закрытых, безмолвных, с неподвижно застывшими стволами, в
лицах офицеров на мостике, принявших доклад о боеготовности корабля и сейчас
молчаливо стоявших, - во всем этом спокойном, неподвижном, молчаливом
пропала, исчезла, растворилась без всякого следа негромкая, короткая, но
полная особой, огромной энергии команда адмирала: "Экстренная съемка".
Но она жила. Она жила в тоннах мазута, который по нагревающим его
магистралям пошел из цистерны в цистерну. Она жила в гуле воздушных насосов,
погнавших воздух в котельные отделения. Она вспыхнула в руках кочегаров,
державших факелы, и, вспыхнув маленьким огнем, превращалась в огромное пламя
котлов. Она оживала миллионами теплокалорий, эта короткая, негромкая
команда. Передаваясь воде, она превращала ее в пар, тугой, могучий, тяжело
заворочавшийся в сжимавших его железных тисках.
Она жила в душе каждого, кто около орудий, приборов, на мостике ждал.
Ждал голоса, который должен был родиться внизу. И с каждой минутой она росла
в этом ожидании, и с каждой минутой ждать становилось трудней.
И вот оттуда, снизу:
- Пар к маневровому клапану подан! Машины к пуску готовы!
Боцманы ждали, что заворочается шпиль и цепь, тяжело позвякивая,
поползет вверх, вытягивая за собой якорь. Но с мостика: "Отдать жвака-галс!"
И цепь, тяжелая якорная цепь, лязгая и грохоча, стала вываливаться за борт
и, мелькнув последним звеном своим, отсоединенным от тела корабля, упала в
воду на дно. И телеграф под рукой командира корабля, простенький, скромный
механизм, приказал: "Малый вперед!"
Пожалуй, только сигнальщики отряда эскадры, стоявшего около этого
причала, видели, как два эсминца, не выбирая, а бросив якоря и якорь-цепи,
тихо двинулись от стенки, как затем, нарушая всякие правила передвижения по
бухте, дали сильный ход, как потом за кормой их выросли буруны, и низкие,
стремительные, голубовато-серые, под цвет моря, они исчезли, растворились в
тумане занимавшегося рассвета.