"Саймон Кларк. Ночь триффидов" - читать интересную книгу автора

стопам отца, станет биологом".
У меня нет сомнений, что папа втайне лелеял надежду, будто я подобно ему
стану биологом и посвящу жизнь истреблению триффидов. Я очень любил отца и
изо всех сил старался овладеть как тарабарским языком ботаники, так и по-
византийски изощренным миром пробирок, реторт и бунзеновских горелок.
Несмотря на все усилия, у меня мало что получалось, и я был для папы в
некотором роде загадкой, а может, даже разочарованием. Хотя "разочарование",
пожалуй, все-таки слишком сильное слово. Разочарованием это быть не могло -
ведь Билл Мэйсен очень любил своих детей и позволял им иметь собственные
интересы. Ни папа, ни мама не хотели видеть в нас свои копии. Одна из моих
сестричек, правда, унаследовала мамин литературный дар и ее тягу к эпатажу.
Сестра сочинила несколько пикантных любовных историй и опубликовала их в
"Фрешуотер ревю". Эти рассказы, по словам ее классной дамы, должны были
заставить любую приличную девицу семнадцати лет покраснеть. Из записок отца
вы, наверное, знаете о том, что мама, находясь в нежном возрасте, сочинила
скандальную книжку под названием "Мои похождения в мире секса".
"Похождения", конечно, были вымышленными, но сочинение произвело фурор.
Однако позвольте мне вернуться к нашим баранам. Моя несовместимость с
лабораторными приборами в полной мере проявилась в один из тех дней, когда
я, вернувшись из школы, должен был помогать отцу. Кажется, это был вторник.
Мне было всего двенадцать лет, но я все же ухитрился (правда, ненамеренно)
создать сильнейшее взрывчатое вещество, смешав в равных пропорциях два таких
простых и безобидных компонента, как нерафинированное триффидное масло и
древесный спирт. Отец велел поставить мне мензурку в какое-нибудь теплое
место, чтобы спирт испарился. Но на меня накатило вдохновение и, чтобы
ускорить процесс выделения алкоголя, я решил поставить изобретенную мною
смесь на бунзеновскую горелку.
Затем я уселся рядом с горелкой, радуясь своей блестящей выдумке.
Последовавший вскоре взрыв оказался весьма впечатляющим и очень громким.
Говорят, что его слышали даже в Доме Материнства в Арреттоне. Огненный столп
унес с собой не только большую часть моих волос, но и пост помощника
лаборанта.
Волосы вскоре отросли, но в моей черной шевелюре навсегда осталась белая
прядь, за что в школе меня прозвали "Снежинка". Вы представить не можете,
как я выходил из себя, когда приятели принимались дразнить меня этим
дурацким прозвищем.
Позже, в день взрыва, после того как более умелые лаборанты в основном
ликвидировали нанесенный мною урон, отец навестил меня в моей спальне. Он
стоял надо мной со свечей в руке, и его седые волосы серебрились в ее
колеблющемся свете. Думая, что я сплю, он долго смотрел на мою
перебинтованную голову, и до меня ясно доносилось его пробивающееся сквозь
белую щетину усов дыхание.
Я думал, что сейчас услышу от него весьма красочную оценку своих
способностей.
Вместо громких слов осуждения я услышал совсем иные слова. Глядя на меня,
папа благодарил Бога за то, что взрывом мне не снесло голову. Справедливости
ради следует отметить, что чуть позже доктор Вайссер вытащил из моей
физиономии с дюжину серебристых осколков стекла разного размера.
Папа заботливо укрыл мои плечи одеялом и, выражая свою любовь, взял меня
за руку.