"Владимир Колин. Фотограф невидимого" - читать интересную книгу автора

вышили дома и парки, и улицы, и крошечные машины, и бесконечно малых людей
- для того, чтобы его взгляду было на чем отдохнуть. Толпа фотографов
исчезла, осталась где-то внизу, растворившись в ткани великого ковра жизни,
над которым сеньор Оргульо властвовал сейчас, как некогда старый дон
Мигуэль. Неподвижно вися в воздухе, сын демиурга из отдела записей
гражданского состояния обратил свои взоры на одну часть ковра, и дома
начали вырастать под его взглядом, многоцветные парки расцветали,
раскрываясь, как огромные сложные венчики, прямые улицы стрелой прорезали
однообразие ткани, машины и люди начинали двигаться... Но достаточно было
дону Модесто отвести взгляд, и все, что только что ожило, темнело,
становилось бедным и жалким, а жизнь начинала бить ключом в другой части,
на которую падал его благосклонный взор.
- Нет! - прогремел внезапно чей-то голос (в котором он, к своему
удивлению, узнал голос старика-отца), и он вдруг ощутил тяжесть своих ног и
тела, а золотой аппарат потерял весь блеск и камнем потянул вниз руки,
ставшие слабыми и бессильными.
Дон Модесто стремительно падал, кувыркаясь в воздухе, потрясенном
звуками этого короткого слова, состоявшего из одной гласной и двух
согласных. Ощутив страшную боль в затылке, он очнулся на Пласа майор, возле
статуи Филиппа III, разлетевшейся на множество осколков, которые сыпались
дождем, усеивая постамент бессмертного императора. И проснулся.
Проснулся на полу. Ибо он упал с кровати, и боль в затылке не
проходила: падая, он ушибся о батарею отопления. В окно струился солнечный
свет, отгоняя образы, еще витавшие под его закрытыми веками. Дон Модесто
почувствовал неравномерные удары своего сердца и невольно ощупал себя,
чтобы убедиться, что он цел. Боль в затылке и упорная горечь во рту
преследовали его все время, пока он одевался. С непоправимым чувством тщеты
он рассеянно чистил щеткой свой люстриновый пиджак и повязывал на шею
черный бант галстука. Даже вид аппаратов, аккуратно расставленных на
полках, не привел его в лучшее расположение духа и, открыв окно, он не
заметил оживления на улице и не вдохнул аромата расцветших акаций. Но вдруг
ощутил чесотку во всем теле, ему стало страшно жарко и, еще не понимая, что
происходит, он почувствовал, что стоит на подоконнике. В это самое
мгновение снизу донесся крик какой-то женщины, дон Модесто, увидел, что она
указывает на него пальцем и понял, что это из-за него у входа в дом
собралась толпа, которая все росла. Привратник кинулся на тротуар, таща
полосатый матрас, а несколько мужчин ухватились за его края и, все время
глядя вверх, расположили его на том месте, куда, по их соображениям, должен
был упасть человек, которого они считали самоубийцей.
"Не беспокойтесь, я не брошусь", - захотелось ему крикнуть, но он с
ужасом заметил, что наклоняется все сильнее...
Его подошвы уже едва касались подоконника, а тело склонилось над
головокружительной бездной улицы.
Там, внизу, останавливались машины, люди выходили из трамваев, и толпа
превратилась в море поднятых вверх лиц. Все кричали одновременно, все
делали ему знаки, но он слышал лишь неразличимый гул. Он был еще не так
напуган, чтобы не понять, что собственными силами не мог бы держаться в
таком положении.
Ему даже показалось, что он чувствует какой-то предмет, теплый и
мягкий, который старается схватить руками, но, как он ни тянулся, пальцам