"Джозеф Конрад. Караин (воспоминание) " - читать интересную книгу автора

старик вернулся на родную землю один. Он был полон паломнического покоя и
благоговения, он был очень мудр и очень одинок. Я рассказал ему все. Мы стали
жить вместе. Он произносил надо мной слова утешения, мудрости, молитвы. Он
оберегал меня от тени мертвого человека. Я упрашивал его дать мне амулет,
который сделает меня неуязвимым. Он долго отказывался; но наконец со вздохом,
с улыбкой дал мне его. Дух, над которым старик имел власть, был сильней, чем
непокой моего мертвого друга, и он перестал тревожить меня; но я стал
неугомонен, стал искателем смуты и опасности. Старик всегда был рядом со мной.
Мы странствовали вместе. Нас привечали могущественные; его мудрость и мою
отвагу помнят там, где мощь ваша, о белые люди, уже позабыта! Мы служили
султану Сулы. Мы сражались с испанцами. Были победы, надежды, поражения,
скорбь, кровь, женские слезы... Зачем?.. Мы бежали оттуда. Мы собрали вокруг
себя воинственное племя скитальцев и пришли сюда на новую битву. Остальное вы
знаете. Я - правитель покоренной земли, любящий войну и опасность, воин и
заговорщик. Но старика больше нет, и вот опять я раб мертвеца. Нет его подле
меня, чтобы отогнать укоризненную тень, чтобы заставить безжизненный голос
умолкнуть! Сила его амулета умерла вместе с ним. И я теперь знаю страх; слышу
шепот: "Убей! Убей! Убей!.." Разве мало я убивал?..

В первый раз за ту ночь его лицо исказила судорожная гримаса бешенства.
Взгляд его заметался по каюте, как мечутся перед грозой испуганные птицы. Он
вскочил на ноги с криком:

- Клянусь духами-кровопийцами, клянусь духами, что воют в ночи, клянусь
всеми духами гнева, несчастья и смерти: настанет час, когда мой клинок
вопьется в каждое встречное сердце, когда...

Он выглядел таким грозным, таким опасным, что мы как один повскакали с
мест и Холлис тыльной стороной ладони смахнул со стола крис. Кажется, мы даже
вскрикнули хором. Но вспышка миновала, и миг спустя он уже снова сидел в своем
кресле; мы, трое белых, стояли над ним с довольно-таки нелепым видом. Нам
стало немного совестно. Джексон поднял с пола крис и, вопросительно взглянув
на меня, подал ему. Он взял оружие с легким церемонным наклоном головы и,
демонстративно придав ему мирное положение, упокоил его в складках саронга.
Потом посмотрел на нас со строгой улыбкой. Мы были смущены и пристыжены.
Холлис теперь сидел на столе боком к нему, подперев рукой подбородок, и
разглядывал его в задумчивой тишине. Я сказал:

- Ты не должен бросать своих людей. Как они без тебя? И есть, есть
забвение в жизни. Проходит время, и даже мертвые умолкают.

- Я не женщина, чтобы забыть долгие годы, не успев моргнуть глазом! -
воскликнул он с горьким негодованием.

Он поразил меня. Было чему удивляться. Его жизнь - этот нескончаемый
жестокий мираж, мираж любви и успокоения - была для него такой же реальной,
такой же неоспоримой, какой собственная жизнь представляется любому святому,
философу или дураку из нашего племени. Холлис пробормотал:

- Нужны ему твои прописи.