"Карл Отто Конради. Гете: Жизнь и творчество, том 2 " - читать интересную книгу автора

примечательных обстоятельств, которые позволят по достоинству оценить это
странное произведение. Как-никак Гёте в 1792 году открывает этой пьесой
первый том своего собрания "новых сочинений". Стало быть, спустя три года
после начала революции он счел необходимым напечатать на самом видном месте
пьесу почти документального свойства - ведь прототипы ее персонажей могли
быть легко опознаны каждым. Публике тех областей, где (еще) не было
революции, Гёте таким образом показал в сценическом действе, какие дела
могут твориться в обществе, к которому применимы слова маркизы из этой
пьесы: "Люди во все времена предпочитали сумерки ясному дню, а ведь именно в
сумерках являются призраки" (4, 362). Желая убедительно доказать верность
этих слов, Гёте ввел в свою пьесу графа (Калиостро) и придумал для него
титул: "Великий Кофта". Этот персонаж как раз и есть тот самый призрак,
который порожден сумерками и обретает возможность бесчинствовать во времена,
когда люди стремятся бежать "от диктата человеческого разума и рассудка" (из
письма к Якоби от 1 июня 1791 г.). Фарс, посвященный одной лишь афере с
драгоценным ожерельем, не затронул бы этого важного аспекта: получилась бы
пьеса о ловком обмане - и точка.
Обозначение "комедия", впрочем, не столь удивительно, как это может
показаться на первый взгляд.

27

Разумеется, аферы и мошенничества могут заслужить название комедийных
элементов; так же и персонажи отдельными своими чертами восходят к арсеналу
комедии характеров; правда, согласно более позднему авторскому комментарию,
Гёте, проклиная обманщиков, "старался усмотреть забавную сторону в поведении
этих чудовищ" (9, 397), однако сюжет "Великого Кофты" веселым никак не
назовешь. Нет даже нужды обращаться к более поздним теориям Шиллера и Гёте
насчет комедии, чтобы осознать специфический характер "комедийности" в этой
пьесе, написанной в 1791 году. Уже сам по себе тот факт, что на протяжении
всей пьесы лица высокого звания выставляются напоказ в весьма сомнительных
обстоятельствах, - уже одно это причисляет "Великого Кофту" к жанру комедии.
Еще сравнительно недавно считалось, что лиц высокого звания надлежит
выводить лишь в серьезной драме, трагедии, каковая одна им приличествует, а
разного рода мошеннические проделки, затеваемые только ради денег, могут
быть изображены исключительно в комедии, где виновные - люди низкого звания.
Нарушение этой традиции, как и разоблачение представителей аристократии,
было актом большой критической смелости со стороны Гёте. В очерке "Кампания
во Франции" он также рассказал, как в Веймаре играли эту пьесу и как всех
напугал ее "страшный и вместе с тем пошлый сюжет", так как тайные союзы
сочли себя неуважительно затронутыми, наиболее представительная часть
публики осталась недовольна спектаклем. И здесь снова, как и в "Анналах",
автор очерка протягивает логическую нить от истории с ожерельем к
Французской революции. Стало быть, он оценивал свою пьесу как своего рода
диагноз недуга, могущего иметь роковые исторические последствия. На
протяжении многих лет, вспоминал Гёте в "Кампании", он "проклинал дерзких
обманщиков и мнимых энтузиастов, с омерзением удивляясь ослеплению достойных
людей, поддавшихся явному шарлатанству". А после того, как свершилась
революция 1789 года, "прямые и косвенные последствия этой дури, - писал
он, - предстали передо мной в качестве преступлений и полупреступлений, в их