"Алистер Кроули. Завещание Магдалины Блэр" - читать интересную книгу автора

ее топором. Будь все проклято! Надеюсь, она не слышит. - Теперь я уже
полностью проснулась и велела шоферу ехать домой. - Надеюсь, она погибла в
автокатастрофе, надеюсь, что ее разнесло на миллион кусочков. Господи!
Услышь мою молитву! Пусть анархист бросит бомбу и разорвет Магдалину на
миллион кусочков! Особенно мозг! Главное - мозг. О Боже! Моя первая и
последняя молитва: разнеси Магдалину на миллион кусочков!".
Самым ужасным в этой мысли была моя убежденность - тогда и теперь - что
она возникла в сознании совершенно ясном и последовательном. И я чрезвычайно
боялась думать о смысле его слов.
У дверей палаты меня встретил санитар, попросивший не входить. Не
владея собой, я спросила "Он умер?", и, хотя Артур лежал на постели
абсолютно недвижный, я прочитала ответную мысль "Умер!", безмолвно
произнесенную полным издевки, ужаса, цинизма и отчаяния тоном, которого я
никогда не слышала прежде. Это было нечто или некто, бесконечно страдавший и
бесконечно глумившийся над самим страданием. И это нечто завесой отделяло
меня от Артура.
Снова послышалось свистящее дыхание; казалось, Артур пытается выразить
себя, прежнего. Ему удалось негромко произнести: "Это полиция? Выпустите
меня из дома! За мною пришла полиция. Я зарубил Магдалину топором".
Появились симптомы бреда. "Я убил Магдалину", - пробормотал он десяток раз,
потом принялся снова и снова повторять "Магдалину...", голос угасал,
затихал, все еще повторяя. Затем внезапно, очень ясно и громко, пытаясь
привстать на постели, он произнес: "Я размозжил Магдалину топором на
миллионы кусочков". И после секундной паузы: "Миллион - в наши времена не
так уж много". После этого (теперь я понимаю, что то был голос вменяемого
Артура), он снова начал бредить. "Миллионы кусочков", "целый миллион",
"миллион миллион миллион миллион миллион, миллион" и так далее, и вдруг
внезапно: "Собачка Фанни умерла".
Я не могу пояснить последнюю фразу моим читателям, скажу только, что
она значила для меня очень многое. Я зарыдала. И в этот момент уловила мысль
Артура: "Ты должна записывать, а не плакать". Я взяла себя в руки, вытерла
слезы и принялась писать.
II
В этот момент пришел врач и стал уговаривать меня отдохнуть. "Вы только
сами себя изводите, миссис Блэр, и совершенно напрасно, потому что он без
сознания и ничего не чувствует". Пауза. "Господи! Почему вы так на меня
смотрите?", - воскликнул он, не на шутку испугавшись. Верно на моем лице
появилось нечто от этой дьявольщины, что-то от этого хохота, этого
отвращения, этой трясины презрения и безнадежного отчаяния.
Я вновь погрузилась в себя, устыдившись, что сущее знание - сиречь
знание гнусное - преисполнило меня столь жуткой гордыни. Теперь понятно,
отчего пал Сатана! Я стала понимать старые легенды, да и многое другое...
Я сказала доктору Киршоу, что исполняю последнюю волю Артура. Он не
стал возражать, но я заметила, что он подал знак санитару, чтобы тот не
спускал с меня глаз.
Палец больного подозвал нас. Говорить Артур не мог, лишь чертил круги
на одеяле. Врач (с примечательной сообразительностью), подсчитав круги,
кивнул:
- Да, уже почти семь часов. Время принимать лекарство, верно?
- Нет, - объяснила я, - он хочет сказать, что он в седьмом круге