"Арчибалд Кронин. Путь Шеннона" - читать интересную книгу автора

великанах в золотых шлемах и с топориками; внизу была надпись: "Капитану
Хэмишу Дири по случаю его ухода с поста начальника Уинтонской пожарной
команды".
Трапеза - слабое и жалкое подобие обильного ужина, принятого у
шотландцев, - уже была в полном разгаре: во главе стола из красного
дерева, накрытого подштопанной, но чистой белой скатертью, на которой
стояли в центре металлический чайник "Британия" под голубым вязаным
"чехольчиком" и несколько тарелок с хлебом, пирожками и тминным печеньем,
а перед каждым - тарелочка с копченой селедкой, восседала мисс Бесс Дири.
Наливая нам чай, мисс Бесс - высокая, чопорная, костлявая сорокапятилетняя
старая дева (когда-то, должно быть, миловидная), убиравшая волосы в сетку,
носившая корсет и платье со стоячим кружевным воротничком, как бы
подчеркивая этим свою принадлежность к благородному сословию, - одарила
нас, несмотря на все свое уважение к моему диплому врача и любовь к мисс
Лоу, кислой, "страдальческой" улыбкой, которая тут же исчезла, как только
я положил пенни в деревянную коробочку с надписью "Для слепых", стоявшую
посреди стола, рядом с пустым бочонком из-под бисквитов. Пунктуальность и
вежливость принадлежали к числу тех многих принципов, которых
придерживалась старшая мисс Дири, и все, кто являлся к столу после того,
как она "испросит благословения", обязаны были искупать свой грех, -
дозволительно, впрочем, проявить нескромность и усомниться, идут ли эти,
ваяния на указанную цель.
Я молча принялся за селедку - она было жирная, соленая и на этот раз
совсем мелкая. Двум достойным дамам нелегко было сводить концы с концами,
и мисс Бесс, которая "возглавляла" заведение и осуществляла
представительство - тогда как мисс Эйли стряпала и наводила чистоту,
оставаясь в тени, - следила за тем, чтобы грех чревоугодничества не мог
быть совершен в ее присутствии. Несмотря на это, пансион ее славился в
университетских кругах как добропорядочное заведение, и в постояльцах не
было недостатка.
Сегодня из шести постояльцев двоих - Голбрейса и Харрингтона, студентов
четвертого курса, - не было за столом: они уехали домой на субботу и
воскресенье; теперь напротив меня сидели два других студента-медика -
Гарольд Масс и Лал Чаттерджи.
Масс был низкорослый восемнадцатилетний юноша с прыщеватым лицом и
несоразмерно большими, поистине лошадиными зубами. Он был еще только на
первом курсе и по большей части хранил почтительное молчание, но время от
времени, когда ему казалось, что кто-то сострил, он вдруг разражался диким
хриплым хохотом.
Лал Чаттерджи, уроженец Калькутты, был старше Масса - ему уже
перевалило за тридцать; низенький, невероятно толстый, с тщательно
подстриженной черной бородкой, в огромном малиновом тюрбане, красиво
оттенявшем его лоснящуюся шафрановую кожу, он вечно улыбался широкой,
невероятно глупой улыбкой. Вот уже пятнадцать лет, как он неторопливо
кочует из одной уинтонской аудитории в другую - все в тех же штанах,
висящих сзади, точно мешок из-под картошки, и все с тем же зеленым зонтом
- и тщетно пытается получить диплом врача. Добродушный, болтливый, с
неистощимым запасом всяких занятных историй, он стал в университете
поистине комической фигурой - недаром его прозвали "Бэби". Не успели мы
войти, как он затянул своим высоким "певучим" голоском, в котором, совсем