"Джеймс Оливер Кервуд. У последней границы" - читать интересную книгу автора

оправдания.
Он ушел к себе. Его мысли все более и более настойчиво возвращались к
девушке и ее неправильному суждению о нем. Хотя он и не чувствовал за собой
вины, ему было как-то не по себе. Ясные глаза девушки, ее мягкие пышные
волосы, гордость и смелость, с которыми она смотрела ему прямо в глаза - все
это ни на минуту не выходило из головы Алана. Он не мог освободиться от ее
образа: она стояла у двери, а на ее щеках, подобно алмазам, сверкали слезы.
Он знал, что порою он бывает слишком суров. Он знал это. Что-то такое, чего
он не мог понять, прошло мимо него незамеченным. А она считает его в чем-то
виноватым перед ней.
Разговор в курительной не интересовал в этот вечер Алана; все его
усилия принять в нем участие были тщетны. Веселая музыка, исполняемая
оркестром в общей зале, только раздражала его. А немного позже Алан с таким
свирепым лицом наблюдал за танцующими, что кто-то даже обратил на это
внимание. Росланд кружился в танце с какой-то хорошенькой молодой
блондинкой. Его дама весьма беззастенчиво положила голову ему на плечо и с
улыбкой смотрела ему в глаза, а Росланд лицом прижался к ее пышным волосам.
Алан ушел с неприятной мыслью о близости Росланда к Мэри Стэндиш. Он
отправился побродить по нижней палубе. Тлинкитские индейцы отгородились
завесой из одеял и, судя по тишине, царившей у них, уже спали.
Медленно тянулся этот вечер для Алана. Наконец он ушел к себе в каюту,
пытаясь заинтересовать себя чтением. Ему казалось, что он сможет увлечься
книгой, но через несколько минут он пришел к убеждению, что или содержание
книги бессмысленно или он сам поглупел. Трепет, который прежде всегда
вызывал в нем этот автор, не повторялся. Книга не произвела никакого
впечатления, слова казались бездушными. Даже табак в его трубке, и тот,
казалось, был совсем другой. Он сменил трубку на сигару и взял другую книгу
в руки. Результат был тот же. Его мозг отказывался работать, а сигара не
доставляла успокоения.
Как ни старался Алан скрыть это от самого себя, но он знал, что в душе
борется с какой-то новой силой. Он твердо решил выйти победителем. Это была
битва между ним и Мэри Стэндиш, словно она опять стояла у его двери, та
самая Мэри Стэндиш, с ее самоотверженной храбростью и десятками других
мелочей в ней, которые никогда раньше не трогали его ни в одной другой
женщине.
Алан разделся, накинул халат и решил, что все эти новые чувства в нем
надуманы. Он ужасный простофиля и вообще, очевидно, немного свихнулся,
твердил он себе. Но эти уверения нисколько не успокаивали его.
Алан лег в постель, оперся на подушку и опять попробовал читать. С
грехом пополам это ему удалось. В десять часов музыка и танцы прекратились;
на пароходе воцарилась тишина. После этого он стал проявлять больший интерес
к книжке, которую раньше отбросил в сторону. Обычное удовлетворение, которое
всегда доставлял ему автор, медленно возвращалось. Он снова зажег сигару и
теперь уже с наслаждением курил ее.
Было слышно, как глухо отбивал склянки пароходный колокол: одиннадцать
часов, половина двенадцатого, потом полночь. Страницы книги стали сливаться
в туманное пятно. В полусне Алан отметил место, на котором он остановился,
положил книгу на стол и зевнул. Очевидно, пароход приближается к Кордове;
вот он замедлил ход; шум машин несколько затих. Вероятно, они теперь
миновали мыс св. Ильи и начинают входить в фиорд.