"Ричард Генри Дана. Два года на палубе (1840) " - читать интересную книгу автора

борту и, держась за бакштаги, смотрел вверх на рангоут, чтобы определить,
сколько можно оставить парусов, однако порыв ветра тут же разрешил все
сомнения. Без промедления последовала команда: "Бом-брамсели, бом-кливер и
лисели долой!" Случилось то самое положение, которое моряки называют
"суматоха" - когда почти все снасти отданы, но еще не закреплены и буквально
летают по воздуху. Несчастная, перепуганная насмерть мексиканка выглянула из
люка, бледная, словно призрак. На баке старший помощник и несколько матросов
пытались убрать нижний лисель, который зацепился за блинда-рей и бакштаги, в
то время как лисель-спирт выгнулся и, спружинив, наподобие китового уса,
переломился у нокового бугеля. Я бросился наверх, чтобы убрать
грот-брам-лисель, но не успел добраться до марса, как вырвало галсовый угол,
и с парусом было покончено - его занесло за брамсель и мгновенно разорвало
на куски. Лишь с великими усилиями я сумел собрать то, что от него осталось,
и в этот момент капитан закричал мне: "Дана, пошел выше, бом-брамсель
долой!" Оставив лисель, я начал карабкаться на салинг, а там трепало уже
порядочно. Брам-стеньга оказалась под таким углом, что было страшно
смотреть. Все вокруг ходило ходуном и трещало, напрягаясь до предела.
Что ж, простому Джеку-матросу ведь ничего не остается, как исполнять
команды, и я полез на рей. Там было еще хуже, хотя минуту назад казалось,
что дело и так совсем плохо. Брасы отдались, и рей крутился, словно
карусель. Весь парус сбился под ветер, наветренная шкаторина зацепилась за
нок, а над моей головой полоскал сорванный трисель. Я посмотрел вниз, но
кричать было бесполезно - там все были заняты делом, а здесь наверху ревел
ветер и оглушительно хлопали паруса. К счастью, дело было в полдень при
ясном солнце, и матрос у штурвала, посматривавший на паруса, заметил мое
затруднительное положение. После обмена бесконечными знаками и жестами он
крикнул матросам, чтобы те выбрали слабину необходимых снастей. Я тем
временем успел рассмотреть, что делается внизу. На палубе царил полнейший
беспорядок. Бриг пробивался сквозь волны, словно обезумевший, огромные валы
перекатывались через него, мачты зависали далеко за бортом. На другой
бом-брам-стеньге сражался с парусом Стимсон; парус вырывался сразу же, едва
ему удавалось подмять его под себя. Брамсель подо мной быстро взяли на
гитовы, и мачте стало легче. Я убрал свой парус и спустился на палубу, но, к
сожалению, моя новая шляпа полетела за борт, и это печалило меня больше
всего. Мы работали вовсю, через час, спустив-таки все наши "воздушные змеи",
остались только под штормовыми парусами с двумя взятыми рифами.
После шквала ветер зашел, и бриг нацелился теперь носом точно на мыс,
так что пришлось поворачивать через фордевинд с приятной перспективой
лавировать против сумасшедшего встречного ветра до самого Монтерея добрую
сотню миль. К вечеру пошел дождь, и целых пять дней нам досаждала дождливая
штормовая погода, вынудившая нас идти под зарифленными парусами, не говоря
уже о том, что бриг отнесло на несколько сотен миль от берега. В довершение
всего мы обнаружили, что треснула фор-стеньга (это случилось, без сомнений,
во время шквала), и теперь пришлось спускать фор-стеньгу и оставить на
фок-мачте как можно меньше парусов. Наши пассажиры сильно страдали от
морской болезни, поэтому все пять дней мы их почти не видели. На шестой день
прояснилось, показалось яркое солнце, но ветер был по-прежнему силен, а море
оставалось все еще неспокойным. Мы снова очутились посреди океана - на сотни
миль вокруг никакой земли, и капитан ежедневно брал полуденную высоту
солнца. Наконец-то появились наши пассажиры, и я впервые увидел, сколь