"Ричард Генри Дана. Два года на палубе (1840) " - читать интересную книгу автора

языком для него был немецкий, но поскольку он родился неподалеку от
итальянской границы и плавал на судах из Генуи, то в совершенстве постиг
итальянский. Шесть лет он прослужил в британском королевском флоте, где
научился английскому. Затем он долго плавал с испанцами и приобрел такие
познания в их языке, что даже мог читать по-испански книги. Ему было лет
сорок, может быть, пятьдесят, и он являл собой странную смесь военного
моряка и пуританина. Шмидт любил поговорить о благопристойности и праведной
жизни, постоянно раздавал советы молодым матросам и канакам, но сам редко
возвращался из города без "трех взятых рифов". Однажды в праздник они со
стариком Робертом так разогрелись, перебирая все свои бесчисленные истории и
потчуя друг друга добрыми советами, что возвратились вдвоем на одной лошади,
но слезть с нее уже не могли и повалились прямо на песок. Сие событие
положило конец их притворству, хотя никто из моряков так и не рассказал им,
как завершилась их вылазка в город. В тот вечер, когда мы веселились в сарае
"Росы", я видел, как старый Шмидт стоял у большой бочки, держась за нее
руками, и внушал себе: "Держись Шмидт, держись, старина, иначе ты уже не
поднимешься!" Тем не менее это был рассудительный добряк, у которого сундук
распирало от книжек, и он охотно давал мне их для прочтения. В том же складе
жили француз и англичанин, причем последний являл собой истинного "Джека с
военного флота", то есть он был моряком до мозга костей, человеком
благородным и открытым, но тем не менее то и дело опускавшимся до состояния
свинского опьянения. Он положил себе за правило напиваться всякий раз, как
попадал в пресидио, и тогда уже непременно ночевал в канаве, обобранный до
последнего гроша. Эти люди, да еще с полдюжины канаков и пополнили наше
общество.
Недель через шесть после отплытия "Пилигрима" мы обработали и уложили
все оставленные им шкуры. Все вокруг было вычищено, чаны опорожнены, повсюду
наведен порядок, и нам не оставалось никаких других дел, кроме как снабжать
себя топливом. Вместо того, чтобы, как обычно, заниматься этим дважды в
неделю, мы решили поработать в лесу шесть дней подряд и заготовить дров
сразу на пол-лета. Посему каждое утро после раннего завтрака мы отправлялись
с топорами в лес и рубили дрова до тех пор, пока солнце не оказывалось над
мысом, что означало наступление полудня, ведь ни у кого из складских не было
часов. Тогда мы брели обедать, а потом возвращались в лес с тележкой и
веревками и возились с ними до захода солнца. Так продолжалось целую неделю,
пока мы не набрали столько вязанок дров, что их должно было хватить на
шесть - девять недель, и лишь после этого, к моей великой радости, "отвалили
вчистую", потому что, хоть мне и нравилось бродить по лесу, перенос дров на
собственном горбу по неровной местности на большие расстояния был, без
сомнения, самой тяжелой работой. Ведь приходилось то и дело становиться на
колени, взваливать на себя ношу, а потом подниматься на ноги и брести по
холмам, обдирая об острые сучья не только тело, но и одежду, так что к концу
недели у меня едва ли оставалась хоть одна целая рубашка.
Наконец, мы выполнили всю работу и могли ничего не делать до
возвращения "Пилигрима". Зато и провизия -чай, мука, сахар и патока - из-за
непомерной расточительности нашего начальника тоже была на исходе. Мы
подозревали, что он продавал припасы в городе. На это нас навела замеченная
за ним привычка угощать приходивших к нам молодых индианок патокой.
Перспектива пробавляться пшеничным кофе и сухарями вовсе не радовала нас. Мы
устроили складчину, я взял большой мешок из-под соли и отправился верхом в