"Софрон Петрович Данилов. Бьется сердце (Роман) " - читать интересную книгу автора

пожалею, с голоду сам сдыхать буду... Взращу человеком. Выучу! Господь бог
слышит - взращу...
И действительно, отец учил Всеволода, себя не жалея. Сначала
церковно-приходская школа, потом городское училище - всё отец вытянул.
На каникулах из года в год повторялось одно и то же.
Видя, как ради него надрывается отец в своей прокопчённой кузнице,
Всеволод заводил разговор: не поеду больше в город, останусь помогать тебе.
Но отец был неумолим: "Поедешь!"
Училище Всеволод окончил успешно, и выпадало ему место в учительской
семинарии - не каждому по тем временам такая честь. Но на этот раз парень
сказал себе твёрдо: хватит учёности, пора помогать старикам! Он вернулся в
Сосновку, чтобы больше уже никуда отсюда не уезжать. Не каким-нибудь
архиповским батрачкой вернулся, теперь с его образованием можно было и
писарем стать, и конторщиком.
...Такого страшного скандала старая избушка Левиных не знавала за весь
свой век. Услыхав о решении сына, суровый кузнец едва не пришиб своё уже
взрослое чадо.
- Собачий сын, выродок! В писари он захотел! А все мои труды, все муки
- псу под хвост? Так и останешься недоучкой? Нет, накося! Утром же - назад
в Томск! В ногах там валяйся! Не примут в семинарию - в песок сотру...
Он подносил к самому носу сына тяжёлый кулак. От кулака пахло железной
окалиной.
Делать нечего, утром пришлось собираться в обратный путь, в Томск,
проситься в семинарию.
В семинарии с ним и случилось то, что определило всю жизнь: он стал
участником подпольного революционного кружка. Девятьсот семнадцатый
Всеволод Левин встретил большевиком, членом партии. На этот раз он вернулся
в родную Сосновку с пятизарядной винтовкой за плечом, обвешанный гранатами.
Полномочный мандат предписывал ему немедля и категорически установить
Советскую власть на селе. Так и написано было - "немедля и
категорически"...
О революции таёжная Сосновка знала только по слухам. Всеволод Левин
был первым живым красным, первым для сельчан вестником новой жизни. Нужно
было видеть, с какой радостью встречала его беднота, вечные трудяги, вроде
его отца!
Кузнец, теперь сребробородый и оттого, кажется, ещё более чёрный
лицом, стоял на сходке позади всех. Деревенские выбирали ревком, сын
ораторствовал, обещал расправиться с сосновскими мироедами. Он стоял у
стены, Левин-цыган, поверх голов смотрел на сына невидящими от слёз глазами
и без звука, одними губами повторял каждое его слово.
Это была награда полной мерой - за все лишения, за вековой горький
труд. Сын вырос, как мечталось, - человеком.
На другой день отец с матерью провожали сына - снова в губернию.
Далеко за околицей присели у высохшей на корню сосны. Мать прижалась к
Всеволоду, зашлась в слёзах.
- Не плачьте, мама! - сказал он и поцеловал её в голову. - Не плачьте,
наша жизнь только начинается. Всё по-другому будет... Свобода теперь.
Прошлое забывать надо. А я вернусь скоро. Детишек здесь учить буду.
В те дни он на самом деле был уверен, что жизнь, о которой мечтали,
воцарится с завтрашнего дня, что все трудности в прошлом, и это прошлое