"Софрон Петрович Данилов. Бьется сердце (Роман) " - читать интересную книгу автора

нужно поскорее забыть.
И вот тогда, на той росстани, старый кузнец Левин сказал слова,
которые потом, на своём долгом веку, сын вспоминал не раз.
- Это хорошо бы! Чтобы сразу по-новому, как ты в речи говорил. Только
боюсь... уж прости меня, старого, если что не так подумалось... Я их,
кровососов, не по науке, а горбом знаю. Чует сердце, не сдадутся они так
вот, за здорово живёшь. Драка может получиться... Бо-ольшущая драка!
Господь тебя оборони, Сева. Свидимся ли ещё... А ждать тебя будем.
Так он и оставил их у чёрной сосны, двух совсем седых стариков - отца
и мать.
К несчастью, прав оказался старый Левин, не ошиблось его сердце.
Вскоре по стране такое заполыхало, навалилось сразу столько бед, что
Всеволоду, всему трудовому народу, чтобы отвести эти беды, потребовалось ни
мало, ни много - три года. Три долгих года, прикипев к пулемёту, на лихих
сибирских дорогах, теряя лучших товарищей и кровью кровавя то белые снега,
то зелёные травы. Вот как прав оказался старик Левин, Николай Савелович!
Сказал сын: ворочусь днями, а возвращался на четвёртый год. Под
Гонготой, где партизаны Каландаришвили, прозванного Дедом, на смерть
сошлись с последними японскими интервентами, пулемётчика Всеволода Левина
прошило в двух местах. Очнулся он уже в иркутском госпитале. Так и встретил
окончание гражданской войны в Сибири - не погибший, но и не скажешь чтобы
живой.
Однако молодая кровь взяла своё, постепенно дело повернуло на
поправку. Из госпиталя ему выписали документы в Томск.
Осенним хмурым деньком он стоял перед столом секретаря Томского
губкома партии. Здесь ему пришлось несколько пошуметь, добиваясь скорой
отправки в Сосновку. Губнаробраз оформил документы, и вот пулемётчик Левин
превратился в сосновского новоявленного учителя, едет теперь на попутных
подводах к родной избе. Ах, как рвалась туда душа! Шутка ли, за всё это
время ни весточки, ни строчки от своих, хоть и написал из госпиталя дюжину
писем - всё как в пустой свет...
Цепочка блеклых огней за рекой - это была уже Сосновка. Он перешёл
знакомый мосток, в ранних сумерках нашарил ногой тропинку среди пожухлой
листвы. За бугорком, вот только перевалить, на самом краю деревни... Только
вот обогнуть гривку молоденьких сосенок. Закрыть глаза покрепче, постоять
секунду, открыть - и, как чудо...
Он едва не закричал: в ложке за разросшимися за три года сосенками
ничего не было - только бурьян да груда мшелых камней. Ни избы, ни кузни,
ни баньки в огороде. Будто ошибся, будто с отвычки не в то место завернул.
Но стояла всё та же надвое разделённая берёза, о которую когда-то опиралась
отцова кузница. Но светилось окошко в избе соседа Михалёва.
Когда Всеволод постучал в дверь этой избы, оттуда послышался знакомый
голос Андреевой жёнки: "Кого там ещё?" Потом, увидев Всеволода на крыльце:
"Ой свят!", она словно провалилась там, за дверью. Дверь открыл сам
Михалёв:
- Проходи, соседушко. С возвращением благополучным тебя. Жив,
оказывается... А тут слухи распустили, чёрт знает что люди болтают - и
убит, и всяко... Раздевайся, гость дорогой. Фекла, самовар мигом!
Странная и растерянная болтовня Андрея, известного в селе нелюдима,
была для Всеволода страшней Феклиных слёз. Перепуганная баба, прикрыв рот