"Лоренс Даррел. Tunc ("Бунт Афродиты" #1)" - читать интересную книгу автора

грамматику и английский словарь.
Башмаки на деревянной подошве она брать не захотела, хотя они тоже были
её; но мне жалко было оставлять такое страшилище, и я сунул по башмаку в
карман. Потом иконка стояла на каминной доске в номере седьмом.
Перед ней зажгли дорогую свечу и выключили режущий электрический свет.
Башмаки же служили в качестве подставки для книг. Потом куда-то пропали.
Теперь они снова здесь. Живучесть вещей и бренность людей - он постоянно
размышлял над этим, когда лежал рядом с ней, прислушиваясь к отдалённой
музыке, доносившейся из таверн Плаки, и к близкому пульсу своих часов. Сон у
неё был до того лёгкий, а дыхание такое тихое, что иногда казалось, она
умерла, что сердце у неё остановилось. Он откидывался на спину и, глядя на
темнеющий потолок, снова погружался в размышления, растворялся в потоке
разрозненных мыслей о вещах, далёких от бурного их распутства; в то же время
свободная часть сознания производила детальную оценку её женских достоинств,
словно она была кобыла или зайчиха. Размышления, кажется, о том, что в один
прекрасный день он мог бы стать, сам того не сознавая, алхимиком,
человеком-львом. Нет, бесполезно пытаться воскресить стёршиеся воспоминания.
О сексе? Нет. О смерти? Никогда. Тот молодой человек и не думал составлять
завещание. Нет, он думал о другом, о том, что когда-нибудь Авель упорядочит
валентность. Решит проблему документирования. Идеально зафиксирует, как
однажды он, подобно всем людям в его положении, обнаружил, что у него уже
нет того вкуса к жизни, изменились электрические поля импульсов, - все то,
что так трудно определить, чем так трудно овладеть, найти практическое
применение, как, скажем, оргазму электрического света в лампочке или силе
воздействия рычага.
Кёпген любил повторять, что человеческая жизнь - это антология
состояний; последовательное же развитие - иллюзия. И что кара за содеянное,
о котором человек не помнит, кроме как во сне, - это наш вариант трагедии,
изобретённой древними греками. Поэзия в полной жопе, как выражался Карадок.
Обрывки стихающей музыки, доносящейся с юга; земные петухи, сочиняющие
свой инфернальный "Отче наш". Клитемнестра отрубила тяжёлые конечности и
тщательно вытерла пальцы о волосы обрубка. Тонкие белые пальцы с их
чудовищным словарём жестов. Тени Платоновой пещеры теперь протягивали свечу
и шевелились на стенах подземной тюрьмы миссис Хенникер. Представление
подошло к концу. Моя заговорщицкая улыбка успокоила Иоланту. Но, к своему
удивлению, я почувствовал укол странной ревности. Учёный не любит видеть,
как его уравнение встаёт, отряхивается и уходит. Я пообещал себе вскоре
устроить другое пиршество греческих сумерек, хотя абсурдное ощущение от
этого не уменьшилось. Представилось, что на грязной стене я начертал
движущиеся идеограммы иных объектов любви, живущих в их платоновской
форме, - "человек", "роза", "огонь", "звезда". Все глубинное содержание
стихов Кёпгена, на которое он претендовал, по-настоящему было "действиями,
внешней оболочкой мысли". Все это промелькнуло в голове лежавшего Чарлока;
теперь он возвратился назад, чтобы, так сказать, смотать распустившийся
клубок и суммировать все для Авеля. Все эти грубые факты, будучи "защищены"
собственноручной подписью компьютера, или "промыты" (как золотоносная
порода), подвергнутся лингвистическому анализу, сортировке и оценке, чтобы
наконец соткать ткань вдохновения, которая не даётся обычным ткацким
станкам. Теперь я знаю, что все поправимо, что в конечном счёте воспоминание
как-то где-то полностью восстанавливается. И эти мысли, лопаясь на