"Лоренс Даррел. Tunc ("Бунт Афродиты" #1)" - читать интересную книгу автора

поверхности разума крохотными пузырьками чистого сознания, были мясом для
Льва - сырой пищей Авеля.
Жизнь (по Кёпгену) - это образ, которого всё - отражение. Всякая вещь
медленно превращается в другую: мёртвый человек - в мёртвое дерево, мёртвую
скалу, виноградную лозу, глину, жёлтый песок, воду, облако, воздух, огонь...
это процесс - не распада, но осуществления. (Осуществить - значит привести в
бытие.)
Химические перевоплощения, по условиям которых все мы превращаемся в
запасные части друг друга, - извините за библейское эхо. Рык Авеля.
Наш современный оракул, подобно древнему, - в этом стальном звере:
бронзовый бык, стальной лев. Его диагноз: "Этому молодому человеку следует
перечесть Эмпедокла. Сложность, иногда необходимая, не всегда прекрасна,
простота - прекрасна всегда. Это так, но, после того как задан последний
вопрос и получен ответ, в произведении искусства или природы всегда остаётся
некая тайна. И невозможно выцедить последнюю каплю из бутылки, как ни
старайся".
Целью всех манипуляций Авеля, понимаете, было не создание искусственной
литературы, ни в коем случае; он искал способ реконструкции чувства, чтобы
поставить тебя в положение "момента истины". Подобные слова затем
становились просто новой формой вдохновения, когда они устраивали поэта. В
"реальной" жизни. Разве Кёпген постоянно не называл свои стихи "мои
маленькие сифоны для молитв"? Наконец я кое-как нашёл дорогу назад среди
занавесей, отдававших затхлостью...
Карадок, сутулясь после своих подвигов, задумчиво смотрел на стакан;
Фатима разложила маникюрные принадлежности и занималась его толстыми
пальцами. Он кивнул на сифон и сказал:
- Пей, парень, пока в тебе не взорвётся идея.
Сам он, подумалось мне, был уже малость потрясён взрывом. Осколки
шальных идей продырявили ему мозги. Он погладил черномазую уродину и
похвалил её "шикарные здоровенные буфера". Тьфу! Потом велел ей сыграть нам
на цитре и, не дожидаясь аккомпанемента, запел ослабевшим голосом:

Ах, дай ещё мне оказаться раз там,
В раю неврозов, что мы называем
Всеобщий Разум,
Чтоб жадными устами мне опять
К сосцам, вскормившим род людской, припасть.

Непонятные ассоциации заставили его заговорить о Сиппле.
- Сиппл одно время был клоуном, настоящим клоуном в цирке. Ну и ну! Я
видел его в "Олимпии" - башмаки как мыльницы, нос что твой лингам. В штанах,
спущенных, как паруса, в огромной целлулоидной манишке, которая
сворачивалась, как штора, и сшибала его с ног. Самый забавный момент в его
номере был, когда второй клоун совал факел ему между ног и прижигал
причиндалы. Между прочим, ему приходилось несладко: ты б слышал, как визжали
дамы. Но наклонности у него были отнюдь не благородные. Привычки -
отвратные. Произошёл скандал, и ему пришлось уйти. Сейчас он живёт почётным
отставником, не спрашивай, на какие шиши. Даже на фирме мне этого не могли
сказать.
Он прервал рассказ и удивлённо завопил, ибо человек на оттоманке в