"Сергей Давыдов. Приключения Митьки-минера, мастера Сверлилкина и пастуха Калины " - читать интересную книгу автора

вершинки берез, нежные теплые облака.
Вкусная вода, самая лучшая!
Всё здесь самое лучшее!
Любил здесь бывать Митькин отец. Но редко ему удавалось сюда
выбираться. За лето всего раз или два.
Отец был невысок (Митька в него), с покатыми сильными плечами, с
синими-пресиними глазами и белозубой улыбкой. Он всегда улыбался и любил
шутить. Мать рассказывала, что он был первым озорником в селе.
Они приходили в березняк втроем. Отец брал Митьку на одну руку, мать на
другую и кружил их быстро-быстро. И пел ещё при этом частушку:
Из Ростова вышел поезд,
дым валит густой-густой.
Не жени меня, папаша,
я останусь холостой!
Мать звонко, на весь березняк хохотала и, теребя льняные батины волосы,
кричала счастливым голосом:
- Ой! Чего ж ты не остался холостым-то, а? Ты ж у меня весь порог
отбил, дорогу через лес протоптал ко мне! Чё ж ты в девятнадцать-то лет
женился?
- Тебя боялся упустить, ладушка! Лучше тебя-то нет! Верно, Митька? Нет
ведь? - подмигивал отец весело.
- Верно, верно! - кричал Митька. - Она лучше всех! А ну, ещё покрути
нас! Урра...
Когда началась война, отец с мужиками уехал на грузовике в район
призываться. Грузовик был с высокими бортами. Отец стоял рядом с Шашкиным у
кабины и всё махал матери и Митьке рукой, бледный, неузнаваемый.
- Ничего! - кричал Шашкин. - Вернемся скоро!
Шашкин и вправду вернулся скоро. За день до того, как в село вошли
немецкие мотоциклисты. Тогда была паника и Шашкина никто не спросил, как же
он оказался дома. Потом поговаривали, что он бежал из первого боя. Немцы
почему-то ничего не сделали Шашкину. При них он стал жить ещё лучше.
А от отца не пришло ни одной весточки, кроме этой записки, где
сообщали, что отец с гранатами под танк бросился.
Не верил Митька в гибель отца! Глядел на шумящие вершинки берёз, и они
ему говорили: "Жив!". Пил воду из прозрачного ручья и рядом со своим
отражением видел отца, и ручей звенел: "Жив!". Да и он сам знал, что жив!

Вечером попозже, когда уже начало темнеть, Митька, взяв мину,
перебрался в кусты у развилки. Впервые он действовал один, без Сверлилкина,
и ему было страшно.
Оставив мину в кустах, он пополз к дороге, спрятался за большим камнем
и стал наблюдать.
Машины шли одна за другой, преодолевая грязь, которая после двух
ливневых суток стала сплошной и пузырилась, словно бы это было старое
болото, а не дорога.
Машины плыли по ней, поднимая брызги, раскидывая тяжелые ошметки, с
шлепаньем падающие в кювет, полный коричневой воды.
Гул стоял на шоссе. Огромные грузовики с кузовами, укрытыми брезентом,
ползли мимо Митьки. Он стал их считать: "Шестнадцать... двадцать пять...
сорок". Но считать было бесполезно. Они шли и шли.