"Юрий Владимирович Давыдов. Капитан Юнкер, будь он проклят..." - читать интересную книгу автора

между длинной площадью и широкой улицей. Дамы разряжены, затянуты и сидят в
своих паланкинах, как куклы, а мужчины, судя по их длинным неподвижным
физиономиям, вероятно, еще заняты расчетом барышей или убытков протекшего
дня.
После катания все разъезжаются по домам обедать, Здесь, как и в Англии,
обед есть дело важное, церемонное, куда дамы наряжаются, как на бал, а
мужчины переменяют платье.
В Сингапуре, как и во всех английских и американских колониях,
аристократические подразделения основаны на цвете кожи: люди чистой
европейской крови смотрят свысока на креолов, креолы - на метисов, а те - на
туземцев".



7

Шторм переворачивает душу, штиль вытягивает жилы. Шторм и штиль - два
лика Януса, ведающего, как известно, путями сообщений. В Тихом океане, в
южных широтах, Янус сонно глядел на "Або".
Был штиль, тот бесконечный и муторный штиль, который клянут на чем свет
стоит. А свет стоит - и это тоже известно - на трех китах. Киты дремали.
Гигантская зыбь, безветрие. Океан - как выпуклое стекло, по стеклу
течет расплавленное солнце. При любой температуре штилевать не радость. А уж
коли зной под сорок, отвесный, сплошной, без продыха зной, а вода за бортом
- под тридцать, то и вовсе пытка, И не сон, и не бодрствование, и не дело, и
не безделие, а какое-то мутное существование: пересохшая глотка, дряблые
мышцы, чугунная голова, зудящая красная сыпь по всему телу. И ей-же-ей,
Алексей Иваныч истину молвил: "Коли в аду есть наказание особенного рода для
осужденных на вечную муку моряков, то вряд ли найдется что-нибудь тягостнее
скуки и утомления, от которых мы страдали во время плавания в Тихом океане
до широты 25 градусов северной и долготы 143 градуса восточной от Гринвича".
Но вот мало-помалу потянул ветер.
"Або" полз вверх, к норду, а ртутный столбик термометра, тускло
поблескивая, сползал вниз. Команда ободрилась, задышала вольнее. Скоро
камчатский роздых Ну а потом? Потом, конечно, безмерная дорога. Дорога,
уходящая к мысу Горн, в Атлантический. Но на той дороге благодатные
Сандвичевы острова, богатые припасами гавани Южной Америки. Да и вообще
"потом" - это "потом", и нечего загадывать.
В середине сентября транспорт достиг Петропавловска. От Кронштадта
(если сушей) было тысяч тринадцать верст. Но Камчатка - это отечество, это
берега родины. Иные, не похожие на балтийские, плоские - нет, в сопках и
вулканах, мглистые, важно-суровые,- но берега отечества.
И первым приветом - вода. Ключевая! Чистейшая! Свежая! Господи, живая
вода после вонючей жижи в судовых бочках Петропавловск напоил водою, угостил
зеленью, рыбой, молоком - всем, чем богат, тем и был рад.
Камчатские недели, как Масленица, как Пасха, как Святки, - праздник.
Понятно, моряки работали корабельные работы, и опять возились с парусами,
рангоутом, бегучим такелажем, и опоражнивали трюмы, и везли в порт поклажу,
грузы, припасы. И однако - праздник. Потому что кронштадтцев принимали в
каждом доме и в каждом доме потчевали домашним. Потому что улыбались им