"Юрий Владимирович Давыдов. Капитан Юнкер, будь он проклят..." - читать интересную книгу автора

дружески, родственно. Потому что слышалась родная речь. Потому что вновь
окружало то, что почти не примечаешь дома и что нежит после долгой, тяжелой
разлуки.
Капитан Юнкер распустил павлиний хвост. Не блистал в морях, блистал на
балах, по-камчатски сказать - вечерах.
Андрей Логгиныч вольготно расположился у старинного приятеля и
сослуживца, теперешнего начальника Камчатки Страннолюбского. Андрей Логгиныч
сладко ел, горько пил и волочился за местной красавицей, некоей Е. Ф.
Кокетка водила за нос господина Юнкера, а господин Юнкер, в свою очередь,
водил за нос господина Страннолюбского.
Бедняга каждый день наведывался на "Або": когда ж извлекут из трюма его
собственность - рояль, вино, сундуки с гардеробом? Черт побери, нет и нет. А
ведь любезный друг Андрей Логгиныч деньги вперед получил и уверяет, что все
исполнил, все купил.
Страннолюбский мог ждать до второго пришествия. Денежки плакали:
любезный друг давным-давно просадил их. Давным-давно, еще во Питере. А
накануне отплытия, улыбаясь, спрашивал Бутакова: "Ничего не забыто?" И
Бутаков, ни о чем не догадываясь, отвечал: нет, не забыто. А господин Юнкер
про себя ухмылялся. Нынче, в Петропавловске, он притворно хмурился. Что за
притча?! Куда девались рояль и прочее?
Другой бы со стыда сгорел, а капитан Юнкер извернулся подлой уверткой.
Бога не боясь, побожился. Так, мол, и так. Бутаков и К* нарочно, из-за
неприязни к нему, командиру, "забыли" вещи в Кронштадте. Поверил
Страннолюбский, нет ли, но внезапно охладел к офицерам.
Бутаков с товарищами прослышал о бомбе господина Юнкера. Честь была
задета. Однако прямых обвинений не последовало, и офицеры терялись, как
поступить. Не побежать же крест целовать, убеждая Страннолюбского в своей
невиновности.
Сердце кипело давно, теперь - клокотало. Малейшего повода оказалось бы
достаточно для прямого резкого столкновения. И повод явился.
Повадливый на хитрости господин Юнкер все чаще подумывал, какой методой
утаить растрату казенных сумм. Посреди петропавловских увеселений капитан
изыскал способ простейший. А ну-ка, велю-ка внести в шнуровые книги
несуществующие расходы. Шнуровые книги - документ официальный, господину
Юнкеру требовались чужие руки, дабы умыть свои.
Андрей Логгиныч, не моргнув глазом, призывает корабельного доктора
Исаева, приказывает "списать" энную сумму - надо заметить, значительную - на
лекарства и прочие медицинские нужды. Доктор отказывается. Андрей Логгиныч
этого не любит. Не хочет "списывать" клистирная трубка? Отлично! "Спишем"
клистирную трубку! И тотчас отдает письменное распоряжение: доктора Исаева
из команды исключить.
Однако стоп! Всему есть предел. Господа офицеры встали стеною: не дадим
доктора в обиду. А ежели доктора высадят в Петропавловске, то и они все
высадятся в Петропавловске. Понятно?! Господин Юнкер опешил, попятился, не
осмелился перечить.
Отныне все определилось бесповоротно: с одной стороны - капитан, с
другой - команда, от старшего офицера Бутакова до последнего матроса.
Но "Морской устав" непреложен. А значит, сколь ни кляни капитана, сколь
ни презирай, но подчиняйся во всем: два пальца к фуражке и короткое: "Есть".
Во всем подчиняйся, и в сроках отплытия тоже.