"Юрий Владимирович Давыдов. О друзьях твоих, Африка " - читать интересную книгу автора

вечности, протягиваясь блестящею полосою на север и на юг. С востока весь
Каир с купами мечетей прислонен к скалам Моккатама; далее цепь гор
Аравийских заслоняет библейское море Черное, которого без того не могло бы
быть видно, находясь менее ста верст от пирамид. Юг и запад обречены
смерти; бесконечные пески ливийские уходят за горизонт, на запад от
пирамид; макушка второй пирамиды, еще увенчанная мрамором, кажется в
нескольких шагах от вас. На юге целые группы других пирамид идут по
направлению к исчезнувшему в песке и под лесом пальм Мемфису. Гробы
пережили столицу фараонов!
Усталость физическая и умственная от воспоминаний, подавляющих
воображение, заставила меня провести около двух часов на вершине пирамиды.
Тут я прочел множество имен путешественников всех веков, начертанных на
камнях. Имя Наполеона, как по своей громкости, так и по крепкой резьбе,
бросается в глаза, оно невольно напомнило мне гениальное его восклицание:
"Солдаты! Сорок столетий глядят на вас с высоты этих пирамид!"
Я имел слабость присоединить свое имя к несчетному числу других, не с
тем, чтобы кто-нибудь его прочел, а как бы для того, чтобы оставить свой
бренный след на таком памятнике, который в соперничестве с существованием
земли.


6

Норов сознавал связь нынешнего с минувшим. В Египте этого нельзя было
не сознавать с особенной отчетливостью. И Норов понимал, что в его
трактате, в первой русской подробной книге о Египте, должны отразиться оба
лика древней африканской страны.
А современный ему Египет, Египет тридцатых годов XIX века, был
отмечен резкими чертами новшеств. "Я буду говорить подробно о Египте,
потому что он заключает в себе более чудесного, чем какая-либо другая
страна". Норов затвердил слова Геродота, прозванного "отцом истории", и
решил следовать его примеру. Пространно записывал Авраамий Сергеевич все,
что видел, все, что узнавал. Ходил на ткацкие фабрики, осматривал
плантации, заглядывал в оружейные мастерские и на литейный двор, составлял
таблицы ввоза и вывоза товаров, перечни армейских частей и военных
кораблей.
Время бежало ровно и быстро, как здешние, каирские скороходы. Пора бы
уж было и в плавание пуститься, "в большую путину", как говаривал Дрон.
Пора бы уж, но Авраамию Сергеевичу все казалось, что он упустил что-то
важное, что-то значительное, о чем сожалеючи припомнит дома, в России.
Он уже собирался в дорогу, когда главный медик доктор Клот-бей
пригласил его посетить новый госпиталь.
Клот давно жил в Египте и пользовался доверием паши. Француз этот
напоминал Норову другого француза и тоже медика, однако Авраамий Сергеевич
не сразу догадался, кого же именно. Но однажды, расспрашивая Клота о
местных нравах и услышав добродушный смешок доктора, вдруг понял:
"Господи, да ведь Бофис, месье Бофис" - и проникся к медику еще большей
симпатией...
Они выехали из Каира в рассветный, полный голубиной воркотни час.
Выехали в удобном, поместительном кабриолете, единственном на весь Каир,