"Юрий Владимирович Давыдов. Соломенная сторожка" - читать интересную книгу автора

Были такие мальчики в селе Иванове, работали в урчащем аду фабричных
сушилен, душных и влажных, с решетчатым полом и решетчатым потолком.
Работали и исчезали, как и не жили на свете. О таких говорили: "Высыхают, и
шабаш". Их неприметное, бесшумное исчезновение мучило Сережу, как иногда
пугает и мучает детей мысль о смерти. И не мог Сережа ни полсловечка
обронить о них своему учителю. Тут тайна была, он берег тайну, он сам
должен был разрешить ее и знал это. А они ему снились, высыхающие мальчики.
Будто певчие с полуоткрытыми ртами. Все в белом стояли в углах горницы или
плавно плавали, наклоняясь к изголовью. И вот уж - не певчие, а белые
свечечки оплывают, роняя белесые слезы.
Жажда знания томила Сергея. Он купил учебники. Хочешь стать народным
учителем - сдай сперва за гимназию. В библиотеке для приказчиков плати
гривенник и абонируйся. Там яркие настенные лампы и легкие стулья с
плетеными сиденьями. Но книги... "Французские ерундисты", - презрительно
отверг он Эжена Сю, Понсона дю Террайля, Поля де Кока. Библиотекарь
обиженно повел носом: "А нашим конторщикам никакой Бокля не требуется. С
ума спятят". Ладно, конторщикам не требуется, а вот ему... Он по случаю
раздобыл "Историю цивилизации в Англии" этого самого Бокля. А в
библиотечном чулане сдувал паутину с комплектов "Современника".
Папаня, однако, нуждался в помощничке. Папаня вывески малевал: для
мясной лавки благодушную свиную харю, для магазина готового платья -
вальяжного усача; черную с золотом для фабрики в пять этажей и щегольскую,
в завитушках, - для каменного особняка, где окна задернуты штофными
драпировками. А те вывески, что назывались "красными", присвоены были лишь
портерным и трактирам.
Нечаев-младший досадовал: малеванье отнимало время. Но все ж то было
ремесло. Ремесло и ремесленников он уважал. Ремесло и ремесленники, как его
дед со своей красильней, противостояли Гарелиным и Зубковым с их фабриками.
К уважению примешивались страх и горечь: окрестные фабрики пожирали дедов,
как пожирали и окрестные леса, порошила гарь индустрии, грозя разореньем.
Сколь ни жаль было времени, отнятого от наук, Нечаев-младший помогал
папане: кисти мыл и палитру, простые надписи делал, эти вот, которые без
фигур, по трафарету, со шнурком, натертым мелом. А папане вдрут принадоела
мазня-возня, хоть и брал не дурно - с квадратного аршина не меньше двух
рублей. Нет, надоело! Был папаня скор на ногу, ухватист, остер на язык.
Ловко носил фрак, натягивал белые нитяные перчатки, повязывал белый
галстук: учредитель-распорядитель всяческих празднеств ивановских
толстосумов. И сыну своему надел нитяные перчатки: физика-химия подождет,
изволь лакейничать.
Прислуживая, ненавидел Сергей тех, кому прислуживал. Не потому лишь,
что богаты. Потому, главное, что были они, как и папаня, из мужиков. Но из
бедняцкого иль середнего ранжира выломились - вломились в разряд
капиталистых. Свой брат мужик не был ни своим, ни братом. Плевал он и
блевал на "историю цивилизации".
Высыхающие мальчики дышали в затылок. И тяжело-краеугольно ложилось
такое, отчего учитель ужаснулся бы: чем хуже, тем лучше, думал худенький,
скуластый юноша с глазами как лезвия. Пусть грабят хлеще, в хвост, в гриву,
в бога и душу, взапуски, беспощадно, без роздыха. Чем хуже, тем лучше, ибо
скорее и круче выхлестнет отчаяние высыхающих мальчиков. Грянут они в
трубы, и будет солнце мрачным, как власяница.