"Юрий Владимирович Давыдов. Соломенная сторожка" - читать интересную книгу автора

На речке Уводи стояло фабричное село Иваново, русский Манчестер;
далеко уводила речка Уводь - к последним временам.
Он осудил мир на крушение и возмездие. И ушел в этот осужденный мир.
Высыхающие мальчики шли следом. Смутно белея, изготовились вострубить в
семь труб.
В ту зиму продолжались студенческие волнения. Или, как обозначали
департаментские перья, "беспорядки на академической почве". Начались
поздней осенью, а после рождественских вакатов взялись пуще: сходки с
нешуточной угрозой чайной посуде, - ораторы, горячась, гремели молодыми
кулаками по столу.
Нечаев забросил частные уроки. Он остался на бобах, отослав рублевочки
домой, в Иваново. Ему надо было поспеть на все сходки. И он поспевал.
Ничего серьезного - кассы взаимопомощи, распределение пособий, свобода
факультетских собраний. Черт бы побрал долговолосых витий, ежели не учинят
они форменный бунт, открытую политическую демонстрацию. И Нечаев бил
методически. Бил, упоминая решения некоего Комитета действия, некоего
Центрального комитета. Он не говорил: я думаю, говорил: мы думаем; не
говорил: я решил, говорил: мы решили. Какая магия в подмене местоимений!
Она развивала упругую центростремительную силу, но центр-то пребывал
невидимым. Пусть так, вот же он здесь, этот худенький, этот скуластенький,
у него резкие, нервные жесты, властный взгляд и ногти, изгрызенные до
крови.
Его слушали, но точка кипения, такая, казалось, близкая... Еще чуть,
еще немного... Был нужен толчок, внезапный и сильный. Нечаев как озирался.
Набегали минуты горького одиночества, когда можешь зарезать и можешь
зарезаться. Толчок нужен внезапный и сильный.
И Нечаев исчез.
Передавали, что его схватили на Шпалерной и доставили в Третье
отделение. Еще одна жертва безоглядного произвола. И какая жертва, господа!
А мы безмолвствуем, вот так-то, коллеги, да-с, извечно расейский телячий
студень.
Передавали, что после жандармского допроса его водворили в крепость.
О, русская Бастилия, голгофа честных из честных - оледенелые куртины "и на
штыке у часового горит полночная луна". Пойдите, коллега, еще и еще
взгляните на этот ужасный гроб, где мертвые тираны и умирающие тираноборцы.
И вот из уст в уста, с гулким, в ребра, стуком сердца: друзья мои,
народ готов к революции, ждет сигнала, будьте достойны народа, продолжайте
борьбу... Сильнее слов было то, что записку свою Нечаев выбросил из окна
кареты, грохотавшей на пути в крепость. Да, да, представьте, изловчился и
выбросил, как бутылку с погибающего корабля.
Не по углам, не в кухмистерской, нет, в аудитории была сходка. Может,
самая людная, самая бурная изо всех прежних. Ректора! Ректора! Арестован
наш коллега, требуем ректора!
Ректор отставил микроскоп. Почтенный натуралист, не чуждый сочувствия
к студиозусам, он пришел в бурлящую аудиторию. Чего они просили-требовали,
возбужденные молодые люди, забывшие долг свой перед матерью-наукой?
Поезжайте к министру, вырвите нашего собрата из узилища! Кто арестован?
Нечаев? Кто такой этот Нечаев? Помилуйте, господа, мне уже доложили: в
списках матрикулированных студентов таковой не числится. Ах,
вольнослушатель? Увольте, господа, вот ежели б матрикулированный студент...