"Юрий Владимирович Давыдов. Соломенная сторожка" - читать интересную книгу автора

И ректор развел руками.
Я предупреждал - объезд выйдет долгим.
Давно уж оставили мы подмосковное Разумовское, тамошний грот, где
затаились убийцы, и тускло заледенелый пруд с черной прорубью рядом с
гривкой ржавых камышей.
Да ведь как было не отойти вспять? События-то какие? И арест, и Третье
отделение собственной его императорского величества канцелярии, и куртина,
на которую тяжело звонкой капелью падают удары петропавловских курантов.
Я, однако, мимо, я вас сейчас за кордон, в Швейцарию, подальше от
штыка с полночной луною. Впрочем, и туда, на берега прелестной Роны, мы
ненадолго. Это уж потом, позже, я удержу вас в Женеве - городе мирных
буржуа, часовщиков и ювелиров, эмигрантов и врачей, пользующих
неврастеников со всех концов Европы. Потом, позже, Нечаев изведает в
Швейцарии и любовь, и крушение, ту роковую минуту, когда некто осанистый
объявит насмешливым баском: "Ба! Господин Нечаев, наконец-то я имею случай
познакомиться с вами поближе!"
А сейчас знакомятся с ним люди иные.

В Женеву, к Николаю Платоновичу, пришло письмо. Огарев улыбнулся:
послание, пожалуй, экзальтированное. Впрочем, оно и понятно - этот молодой
человек бежал из Петропавловской крепости, поневоле заговоришь, стоя на
котурнах... К письму была приложена прокламация - обращение к русским
студентам. Прокламация дышала боевым жаром. Огарев чувствовал, как эта
энергия проливает в его усталую грудь "отрадное похмелье". В последнее
время он читал в русских журналах - жива крестьянская община, жива, стало
быть, и социальная революция. А теперь вот это письмо, сильный голос.
И Огареву, и Бакунину Нечаев явился нечаянной радостью. Они распахнули
объятия посланцу молодой России. Диковат, угловат, неотесан, глядишь, и
харкнет на пол? Пустое, детская болезнь. Зато какие практические планы,
зато какие товарищи ждут не дождутся его в России. И как это прекрасно, что
Сергей-то Геннадиевич, недавний узник, не помышляет об эмиграции. Она же
хуже сибирской ссылки, хуже смерти - бессмысленное прозябание на чужбине.
Вот он, наконец явился истинный практический революционер.
Правда, Герцен... Герцену случилось тогда быть в Женеве, и наш русский
манчестерец был ему представлен. Александр Иванович сказал: у Нечаева
змеиный взгляд. А самого Нечаева вопросил брезгливо: "А что это у вас,
Сергей Геннадиевич, все резня на уме?" Нечаев на рожон не полез. У Герцена
- деньги, революционный фонд. Деньги нужны были Нечаеву. Не карманные, не
личные, это следует признать. Пылкую влюбленность в Нечаева своих старых
друзей Герцен не разделил, однако часть - и немалую - революционного фонда
отдал.
Нечаеву "старички" очень понравились. Покладистые старички, худого не
скажешь. И ни тени дворянской, барственной снисходительности к нему,
простолюдину. Ну, ну, Сергей Геннадиевич, говорил он себе, ты, брат,
смотри, не того, не размякни.
С Бакуниным, окутанным клубами дыма, как Саваоф облаками, вел Нечаев
долгие разговоры. Бакунин, опустив набрякшие веки, одобрительно покачивал
львиной головой.
"Лимонов" Нечаев не забывал. Очень это было сподручно отсюда, из
Женевы, возжигать революционный дух в их дряблых душах. Ни себя, ни почту