"Юрий Владимирович Давыдов. Соломенная сторожка" - читать интересную книгу автора

кончилось, наступило время дела.)
С торжища у Сухаревой башни веяло антоновкой. И антоновкой веяло из
садов и погребов Первой Мещанской. В мезонине у четы Успенских угощали
Нечаева яблоками. Он надкусывал с хрустом, белый сок вскипал.
Ничего не скажешь, красивая парочка. Этот хоть сейчас на картину:
"Ушкуйник". Или "Опричник". А Шурочка... Мимоездом, прошлой зимой, при
первом знакомстве она показалась Нечаеву дурнушкой. А нынче-то разглядел!
Лоб высок и чист, темные волосы густы и чуть вьются, нос тонок и прям, вся
дышит отвагой. Ничего не скажешь, хороша. И можно было б позавидовать
супругу, когда бы супруга-то не того-с, не брюхата. Наше дело прямое,
страшное, беспощадное, а в этом чистеньком мезонинчике, где патриархально
пахнет антоновкой, не сегодня завтра: "агу-агу".
На Успенского, приказчика книжного магазина, пристанище радикалов,
Нечаев ставил свою первую московскую карту. Почин был дорог. И Нечаев
встревожился, как бы Успенский не попятился.
Опасения усилились, мешаясь с желчью, когда тот не согласился с
формулой: любить народ - значит водить народ под картечь. И не очень-то
склонялся признать, что розы социализма расцветают, лишь орошенные
кровью... Но вот глянул просвет в тучах: давно пора, полагал Успенский,
давно пора упразднить словесный гомон в кружках саморазвития да и шагнуть
широко в прямое дело. А прямое дело - вот оно, желанное! - прямое дело,
поддакнул Успенский, в революционном заговоре.
Лицо Нечаева приняло отрешенное и жесткое выражение, он показал
мандат: "Податель сего..." Объяснил кратко, но значительно: Всемирный союз
есть не что иное, как Интернационал, Международное товарищество рабочих;
русский отдел возглавляет Бакунин, а Нечаев уполномочен действовать в
пределах империи. Успенский порывисто поднялся, Шурочка, притаив дыхание,
смотрела на Нечаева.
- Теперь это, - сказал Нечаев. И медленно выпростал из внутреннего
кармана тетрадочку. - Писано Михаилом Александровичем Бакуниным. Потом
зашифровано. Называется: "Катехизис революционера". - Он осторожно опустил
тетрадь на стол, прикрыл ладонью с растопыренными пальцами, нахмурился и
стал отчетливо, как диктуя, произносить заповеди: если ты революционер, рви
со всем образованным миром, с его нравственностью и условностями; если ты
революционер, подави в себе все чувства родства и дружбы, не признавай
ничего, кроме холодной страсти к нашему общему делу; если ты революционер
не совсем посвященный, то есть второго и третьего разряда, гляди на себя
как на часть капитала, отданного в безотчетное распоряжение революционера
первого разряда; если ты революционер, соединись с диким разбойным миром,
зубодробительной силой всероссийского мятежа...
Успенский выслушал стоя, как гимн. Нечаев понял: промаха нет. И не
дрогнул, услышав:
- Обдумать надо. У меня, Сергей Геннадьич, правило: ежели приму в
принципе, тогда уж хоть каленым железом.
- Конечно, - сказал Нечаев. - Я вижу, вы не из болтунов.
Он льстил, сознавая, что "Катехизис" уже принят Успенским. И, не
колеблясь, прибавил:
- Это будет храниться здесь, у вас. Теперь вот что. Нам нужен
человек... Коль скоро разбойный люд, преступный мир есть главный рекрут
революции... Вы понимаете? Нам нужен вербовщик. Я его не знаю, но я знаю: