"Юрий Давыдов. Завещаю вам, братья...(Повесть об Александре Михайлове) " - читать интересную книгу автора

размышлять, уже там, на Балканах, полагали, что война обнаружила гнилость
нашего домашнего устройства. Офицеры высказывались весьма откровенно.
Однако не злорадно, а с горечью. Уверена, генералы, названные выше, думали
так же и то же, что и обыкновенные офицеры. А может, и отчетливее.
Вернувшись с поля боя, эти генералы заняли опять-таки посты важные, не
только военные, но и государственные. Какая сила подвигла их удерживать и
поддерживать именно гнилость домашнего устройства, а вернее, неустройства?
И Тотлебена, назначенного новороссийским генерал-губернатором, явившего
самую черную жестокость. И "Гуркина-енерала", бывшего одно время
петербургским генерал-губернатором, а потом неистовым палачом Польши. И
Дрентельна, принявшего Третье отделение, обратившегося в обер-шпиона. И
храбреца Ганецкого, который на войне брал вражеские крепости, а потом морил
узников Петропавловской крепости.
Было бы наивным ожидать от них перехода "в стан погибающих за великое
дело любви". Но ведь и они сознавали (исключая, может быть, "крепостника"
Ганецкого, которого годы спустя я встретила у собора со шпилем и
архангелом), не могли не сознавать необходимость хотя бы гомеопатического
лечения наших внутренних болезней.
Допускаю неверие в успех врачевания. Пусть так. Но почему хотя бы не
отошли в сторону? Вряд ли прельщались новыми лаврами - хватало боевых.
Тогда, может, не достало мужества отказаться от постов, предложенных с
высоты трона? Понимаю, мужество на редутах не тождественно мужеству во
дворцовой зале; первое встречается значительно чаще второго. Опять-таки
"но": они прекрасно знали, что следствием отказа не будет ни Нерчинск, ни
каземат, ибо был пример сравнительно недавний: генерал Обручев отказался
участвовать в подавлении Польши; он не хотел обагрять свои руки в
братоубийственной войне. И что же? Обручев остался в прежнем чине и остался
в Петербурге.
Помню, пыталась занять своим недоумением Александра Дмитриевича.
Насмешливо округлив глаза, Михайлов ответил:
- Эти ваши превосходительства не способны подняться выше точки зрения
заурядного пристава. Впрочем, все приставы заурядны...
Нет, увольте, это не ответ, не разгадка. А где они, в чем - не знаю.

4

О, как я была уверена в своей сноровке и как я позорно потерялась...
Да, была уверена: ведь практическому исполнению обязанностей сестры
милосердия я обучалась под зорким наблюдением деликатного и вместе
неукоснительно строгого автора "Военной гигиены" доктора медицины Кедрина.
(Кстати сказать, Дмитрий Васильевич, кажется, находился в родстве или
свойстве с присяжным поверенным Кедриным, о котором я еще буду говорить,
если закончу свои записки.)
Николаевский госпиталь на Слоновой улице, в ту пору окраинной, я не
выбирала. Могли направить и в Морской госпиталь, и в Александровскую или
Обуховскую больницы, а вот направили в Николаевский. Это случайное
обстоятельство позволило мне сыграть небольшую роль в предприятии, которое
наделало шуму летом семьдесят шестого года.
Дело в том, что напротив госпиталя, через улицу, за высоким забором
пряталось узкое зданьице тюремной больницы для военных арестантов,