"Юрий Давыдов. Завещаю вам, братья...(Повесть об Александре Михайлове) " - читать интересную книгу автора

Лицо его собиралось тяжелыми, нездоровыми складками. Я видела не раз, как
он плакал, склонившись над увечным солдатиком. В те минуты он не был
самодержцем, властелином, императором, владыкой, а был старым человеком,
потрясенным видом страдающего.
Это свое впечатление я высказала впоследствии Александру Дмитриевичу.
Глаза Михайлова заблестели мрачно. Он процедил: "Эх, и крепко сидят барские
сантименты!"
Но дело не в сентиментальности. Для солдат посещение царя всегда было
моментом навечно памятным. Говорю как о непреложном факте, хотя очень
хотелось бы подметить иное, если и не совсем противоположное, то пусть бы и
в малой дозе иное. Но тут наблюдалась патриархальная, детская, наивная
доверчивость и надежды, какие еще долго не избыть нашему народу. Солдат мог
ругательски ругать (и ругал) и своего полкового командира, и генералов,
кого угодно, включая великих князей, да только не государя. В солдатском
представлении царь не был причастен к несчастьям, которые выпали на
солдатскую долю. Напротив, царь был единственной надежей. Недосягаемой,
почти неземной, но единственной.
Я не разделяла до конца убеждения товарищей в том, что физическое
устранение царя непременно вызовет всероссийский бунт, инсуррекцию,
революцию, ибо была свидетельницей преданности и восторга, неизменно
возникавших при появлении государя не только в госпитальном бараке, но
где-нибудь на дороге, перед каким-нибудь полком, идущим на смерть и
сознающим, что его ведут на смерть.
Вот от этого-то и нельзя было отмахиваться. А вовсе не "барские
сантименты"...
При госпитальных визитах государя сопровождали свитские. Кстати
сказать, среди прочих генерал-адъютантов находился и Мезенцев, шеф
жандармов. В его бледной физиономии не было ничего инквизиторского, а была,
скорее, некая двойственность - и бонвиван и святоша. Удивительно, меньше
года минуло, и я, прогуливаясь по Питеру с Александром Дмитриевичем или с
Кравчинским, "показывала" им Мезенцева, удостоверяла его личность, чтобы не
вышло ошибки...
Однажды в царской свите оказался некий полковник-артиллерист с
флигель-адъютантским жгутом на мундире. Обладатель бородки а? la Наполеон
III, он, казалось, выпорхнул из гостиной. Кто-то, обращаясь к нему,
произнес: "Послушайте, князь", и у меня но осталось никаких сомнений -
столичная штучка.
Государь, задержавшись у койки одного из раненых, подозвал полковника:
- Мещерский, а этот не твой ли?
Его сиятельство поспешно выдвинулся вперед b, несмотря yа тесноту и
неудобство, очутился слева от государя, ибо ведь это так принято -
держаться по левую руку от важной особы.
- Да, ваше величество, - ответил князь.
Государь кивнул и двинулся дальше, увлекая за собою свитских, а князь
сел в ногах раненого, о чем-то расспрашивая и машинально оправляя одеяло.
Потом Мещерский подошел ко мне и с поклоном представился. Я тоже
назвалась.
- Позвольте, позвольте... Вы - Ардашева? По батюшке - Илларионовна?
Я подтвердила.
- В таком случае, - с живостью воскликнул князь, - я имею удовольствие