"Юрий Давыдов. Завещаю вам, братья...(Повесть об Александре Михайлове) " - читать интересную книгу автора

Иногда вечерами я заглядывала на огонек к брату Платону и кн.
Мещерскому. Эммануил Николаевич, немало повидавший на своем веку, был
занимательный рассказчик. В его рассказах открывалась жизнь придворная и
дипломатическая. А мы сидели у огня, кто набросив полушубок, кто пальто или
шинель, сидели посреди скал, траншей, брустверов, окруженные туманом,
тьмой, сыростью, неизвестностью, и с жадностью слушали князя.
Мещерский, пощипывая бородку, говорил о прусском короле, теперешнем
германском императоре, о том, как он, Мещерский, ни за что ни про что
получил датский офицерский крест и нидерландский офицерский крест, как
ездил в Швецию и каков был некий генерал Леббеф, с которым дружил наш
рассказчик.
Все это должно было бы здесь, на театре военных действий,
представляться донельзя мишурным, пустым, никчемным, а между тем, повторяю,
мы слушали с жадностью. Не оттого ли, что все, рассказанное князем, было
бесконечно далеким? Не потому ли, что всем нам хотелось забвения, пусть и
краткого?
В ночь на пятое сентября я была на биваке, у брата Платона. Только что
пришла долгожданная почта, как всегда, разворошила в душах минувшее,
невоенное, домашнее, и на биваке там и здесь возникали те особенные
доверительные беседы, которые бывают только у военных вблизи неприятеля или
у заключенных на долгом этапном пути.
Эммануил Николаевич, тихо светясь, говорил о жене и детях. Летом они
жили в Царском Село, зимою - в Петербурге. Жена нашего полковника была
урожденной кн. Долгорукой. Она была из тех княжон, что не располагают
приданым, ни недвижимым, ни банковским. (Впрочем, таким же был и Эммануил
Николаевич). Женился он вскоре после того, как Мария Михайловна вышла из
Смольного. Эммануил Николаевич показал миниатюру, изображавшую довольно
миловидную блондинку. И вдруг, поскучнев, попросил меня и Платона
похоронить его вместе с этой миниатюрой, а медальон с локоном, висевший у
него на груди, возвратить Марии Михайловне.
Словом, разговор принял печальный оборот, и, если бы он случился
неделею, даже несколькими днями прежде, я бы его вряд ли упомнила, но все
дело в том, что происходил он в ночь на пятое сентября.
В эту ночь наступила тишина. Совершенная и удивительная тишина, когда
слышишь шорох тумана. И по мере приближения рассвета она не только не
нарушалась, а становилась еще глубже и полнее. Мне дали провожатого, и я
отправилась в лес, на перевязочный пункт.
Спустя часа полтора турецкая гвардия начала общий штурм горы Св.
Николая. Взвизгивая "алла! алла!", турки бешено ворвались в наши передовые
ложементы и обрушились на батарею Мещерского.
В самом начале сражения Эммануил Николаевич был убит. Пуля попала в
сердце, он не мучился и мгновения. Но солдаты все-таки принесли полковника
на перевязочный пункт. Я накрыла его лицо платком. Солдаты постояли,
перекрестились, надели шапки и ушли назад, на батарею.
Есть странность, которую испытывают, очевидно, лишь на войне: убьют
человека тебе близкого, а ты поначалу не ощущаешь никакого потрясения,
разве что тупое недоумение, да и то недолгое. И лишь потом, минет время,
заноет, заболит, затоскует сердце.

8