"Юрий Давыдов. Завещаю вам, братья...(Повесть об Александре Михайлове) " - читать интересную книгу автора

Впрочем, погодите.
Вот смотрю - Саратов. Волга уже и тогда мелела, едва-едва привалили к
пристани. Сошел на берег. У графа Соллогуба в "Тарантасе" отменная формула
российского града: застава - кабак - забор - забор - забор - кабак -
застава... (Кстати сказать, мы с графом Владимиром Александровичем в
"четыре руки" написали либретто для первой оперы Рубинштейна.) Ну-с,
заборы, заборы, заборы... Тянет тухлой рыбой, навозом, дрянью. И пыль, у-ух
какая пыль. А из острога та-акие рожи - мороз по спине.
Я взял номер в гостинице "Москва". Зимою там цыгане, дым коромыслом, а
летом, когда я, актеры бедовали, жалуясь на упадок интереса публики. Актеры
были молодые, талантливые; и Андреев-Бурлак, неподражаемый Аркашка из
"Леса" Островского, а сверх того даровитый беллетрист; и Давыдов Владимир,
да-да, теперешняя наша петербургская знаменитость; он мне, между прочим,
там-то, в Саратове, сказал, что был занят в моей пьесе "Дочь Карла
Смелого", в роли Ганса Доорена...
Ну хорошо. Взял номер, переоделся, спросил самовар. Передохнув,
отправился к Борщову. Знакомство наше было свежее: весною Павел Григорьич
выступал в Петербурге защитником на политическом процессе. А постоянно жил
в Саратове, присяжным поверенным служил.
Иду себе на Приютскую улицу, платком обмахиваюсь. Вижу: пленных ведут.
Фески, шаровары, народ прочный, но, конечно, уже не кровь с молоком,
отощали, грязные, бороды всклокоченные.
Толпа глазеет на "турку". Какие-то барыни, чиновницы должно быть,
кукиши строят, кричат; лавочники каменья хватают, грозятся и тоже пыжатся.
А простые мужики и бабы суют "турке" кто пятак, кто краюху.
Я это к тому, что мещанин непременно великого патриота корчит.
Лакейский патриотизм. А мужик, он жалостлив к "несчастным", он уживается с
сотнями народностей. Говорили, что крестьяне брали наемных работников из
пленных турок и не было случая, чтоб обижали.
Со мною обок торчал в толпе мужик. Дюжий, а вздыхал по-бабьи: "Эх,
бяда, братцы, бяда-а-а-а..." Я - ему: "Послушай, любезный, да ведь и нашим
богатырям, поди, не сладко, а?" - "А по мне, барин, никаких таких богатырей
и нету вовсе". - "Как так, - говорю, - нету? А кто Дунай одолел?" -
"Солдатики, барин, одолели. А богатыри-то, - смеется, - богатыри-то в
Питере: на мосту они, видал? На мосту лошадей под уздцы держат: чугунные".
Я тоже рассмеялся. Потом свое: а все, мол, и нашим у них не сладко.
"Ка-акое, - говорит, - сладко, коли от хозяйства живьем оторвали?!" Махнул
рукой и подался прочь...
Пришел к Борщову. Дом с садом. Мы под яблонями устроились. Хорошо... Я
ему передал свой давешний диалог в толпе. Павел Григорьич по роду своих
занятий часто с мужиками дело имел. Ну и, естественно, наслушался
рассуждений о войне. Равнодушия, конечно, не было. Какое равнодушие, если
чуть не с каждого двора забрили лоб... Павел Григорьич обладал актерским
даром. Он мне в лицах представил, я поначалу смеялся, потом загрустил.
Невежество в деревнях поразительное. Толковали, что "англичанка" под
землею соорудила "чугунку" и гонит по ней к басурманам оружие и харч. А тут
еще знай поглядывай, как бы другой, третий в нашу державу не "вчепился".
Что до целей войны, то царь наш ничего не желает, кроме как пособить
единоверцам. Однако в этом пункте случалось слышать иное мнение, не часто,
но случалось: "Э, батюшка, за проливы дерутся, за проливы..." Вот