"Юрий Давыдов. Завещаю вам, братья...(Повесть об Александре Михайлове) " - читать интересную книгу автора

Михайлов всегда отличался сноровкой в приискании таких берлог. У староверов
особой "породы", у бегунов, эти самые "пристани" как содержались? А так,
чтобы и ямы под лестницами, и двойные кровли, иногда каморы за двойной
стенкой в избе. Есть деревни, где все дома соединены потайными ходами, а
последний дом имеет подземный ход в сады, в перелесок, в овраг.
Разумеется, у землевольцев таких "пристаней" не было, но
конспиративные квартиры устроили они ловко. Впрочем, и потом, в Петербурге,
Александр Дмитрич имел за подобными убежищами самый недреманный надзор.
Так вот, от времени до времени он и наведывался в Саратов, что
называется, "проветриться", обменяться мнениями с друзьями, ревизовать
конспирацию. В этом пункте он всегда играл первую скрипку.
Про его хождения по весям передам, как слышал от самого Михайлова.
Итак, вообразите-ка нашего героя на дорогах-проселках, вообразите
среди полей, в вёдро и дождик. Вот идет он себе да идет. "Корсетка" на нем,
то есть коротенький кафтан со сборками назади, а к полудню без "корсетки",
в одной рубахе. На затылке картуз, за спиною мешок с пожитками.
Или, смотришь, подсаживается на попутную телегу к какому-нибудь
Астаху. Тут и разговор по душам: "Эх, мил человек, у нас в деревне тебе,
чай, покажется глухо..." Тут и баском подтянуть можно: "Что ты, да Саша, да
приуныла..." А то вдруг - стоп: слезет возница, потычет в колесо, выставит
диагноз: "Ишь хряпнуло..."
Михайлов приглядывал места будущих поселений. И себе приискивал, и
товарищам. Прожег сотни верст - из уезда в уезд, из уезда в уезд. Сотни, не
для красного словца, а вправду.
Что такое странствующий рыцарь? А это, судари мои, по определению
Санчо, такая штука: только сейчас его избили, а не успеешь оглянуться, как
он уже император. Мой рыцарь битым не был, однако впросак попадал.
Ритуал соблюдал в точности. В раскольничьем доме держался как человек
свой "по вере": так и сыпал реченьями из писания; двуперстием знаменовался,
а не щепотью; плат расстелив, бухался разом на оба колена и ну отбрасывать
поклоны.
Забыл сказать: раскольники нипочем не примут "бритоуса"; не примут,
хоть ты в ихней теологии двух собак съешь. В Саратове Михайлов был при
бороде и усах, чуть рыжеватых, крестьянских, обыкновенных. Потом, в
Петербурге, он внешность изменил, подстригался фатовским манером. И усы у
него были, как выражаются в Гостином дворе, "хорошо поставлены".
Принимали его у раскольников ласково, "по братии". Однако вышла
осечка. Тут вот как обернулось. Был у революционеров уговор не увлекаться
пропагаторством, а перво-наперво гнездиться. Но душа-то апостольская -
алкала проповедовать. Михайлов и попытался.
Пришел как-то в раскольничью деревню. Там водяную мельницу сдавали в
аренду. Александр Дмитрич стал рядиться, а пока суть-дело, жил у мужика в
избе.
Мужик попался умный. Он не был наставником, но ум и некоторая
начитанность влекли к нему посумерничать не только "братьев", а и "сестер"
в этих, знаете, темных платках, повязанных по-скитски, в роспуск.
Человек пришлый, но "по вере", кажись, свой, да еще и чуется в нем
знание древлего благочестия, Михайлов любопытен им был.
Он и повел речь в том смысле, что раскольников, оно точно, власти
преследуют, но "чепи брячаху" всюду, а не только на раскольниках. Гнетут