"Юрий Давыдов. Завещаю вам, братья...(Повесть об Александре Михайлове) " - читать интересную книгу автора

мосты; приемные пункты для отставших и заболевших; готовые к услугам
почтовые учреждения с телеграфными аппаратами... Короче, нас уверяли, что
"все предусмотрено", "все готово" к стройному шествию вослед белому
полотнищу с восьмиконечным голубым крестом - стягу нашего
главнокомандующего великого князя Николая Николаевича Старшего.
Добро бы на все это поддались мы, штатские, так нет, и офицеры. Старые
и опытные, которые помнили Севастополь или видели Туркестан, хмурились, но
либо помалкивали, либо рассказывали молодым о захватывающих ощущениях,
которые испытываешь в бою.
Похмелье настигло скоро.
В продовольственных складах хлеб был плесневелый, затхлый, с зеленью;
из каравая вырежешь ломоть, и только; вино было разбавлено до такой
степени, что уж лучше было бы пить чистую воду; мосты и гати снес или
разворотил паводок; квартирьеры куда-то исчезали, никто не знал, где и как
размещаться; солдатам, выбившимся из сил, недоставало подвод; обозы вязли в
грязи по ступицы. Прибавьте желудочные болезни, прибавьте простуды
вследствие переходов через реки вброд или вплавь на лошадях...
А как обстояло дело медицинское, милосердное? Совсем иначе, нежели в
прекрасно переплетенных отчетах, всеподданнейше посвященных государыне
императрице. Просто диву даешься, перелистывая меловую бумагу этих отчетов,
эти таблицы, чертежи, выкладки: вот уж поистине бумага все терпит!
О, Россия! "Входящие", "исходящие", паникадила, наполненные чернилами.
Один лишь наш дивизионный лазарет за один лишь семьдесят седьмой год
изготовил 12 тысяч "исходящих". Врачи, изнуренные ампутациями и
зондированиями, изнывавшие от холода или зноя, обречены были еще и каторге
делопроизводства.
Помню, наш хирург на позициях около Плевны в лютую стужу получил
очередную порцию запросов из Военно-медицинского управления, вольготно
расположенного далеко в тылу. Сжав зубы, он нацарапал огрызком карандаша:
"Непременно отвечу после того, как мы оттаем - я и мой пузырек с
чернилами".
Незадолго до войны какие-то изобретательные головушки сбыли армии
новые госпитальные линейки. Они приятно поражали обилием металлической
снасти - винтов, гаек, цепей и цепочек. Свежекрашеные, расположенные в ряд,
с грозно задранными толстыми оглоблями, ковчеги производили внушительное
впечатление. Правда, шутники предлагали заранее столковаться с турецкими
генералами, дабы те позволили нашей армии двигаться только по шоссейным
дорогам, а то, мол, не ровен час, и эти "крейсеры" рассыплются на
проселках.
И точно, госпитальные фуры, огромные рыдваны, уже на первых верстах
стали терять металлическую снасть и ломаться.
Дальше - хуже. Каждой линейке полагалась четверка лошадей, и лошадей
нагнали больше комплекта. Но каких? Разнесчастных одров, бельмистых, а то и
вовсе слепых. Как же таким было превозмочь жирную, вязкую, разлившуюся до
горизонта весеннюю распутицу? Где им было взять балканские крутизны? Где им
было волочить "крейсер", даже и с выносной парой?
Под стать лазаретным лошадям лазаретная прислуга из стариков-запасных.
Фельдфебели пытались учить их "по-своему", а в ответ на заступничество
сестер милосердия сокрушенно вздыхали:
- Эх, да я об них все руки обколотил! С этаким народом никакого