"Юрий Давыдов. Нахимов " - читать интересную книгу автора

С грехом пополам раздобывшись необходимым пропитанием, пустились
восвояси, в Ситху. Шли несколько недель, тяжко шли, сквозь бури. Добрались
до Ново-Архангельска, как и обещали Муравьеву, в марте 1824 года. Промысел
уже начался, компанейские суда разлетелись, а фрегат занял пост на
Ситхинском туманном рейде.
Пост был муторным. Сиротская Ситха не тянула Нахимова на дальние
прогулки, как, скажем, окрестности Рио или ботаническая роскошь Гаити. А
делать нечего отстояли на посту до прихода смены.
Сменщиком явился военный шлюп "Предприятие". Его провел через три
океана капитан Коцебу. Отто Евстафьевич, как и Лазарев, совершал третью
"кругосветку".
Теперь "Крейсер" мог собираться домой, в Кронштадт. Далекий бег - к
мысу Горн, потом, заглянув в Рио-де-Жанейро, опять наискось через Атлантику.
Далеконько, что и говорить! Однако Нахимов загодя радовался встрече с мысом
Горн: какой же ты доподлинный моряк, если не обогнул хоть разок в жизни этот
дьявольский, мрачный, тоскливый мыс, скалы которого сокрушили столько
кораблей и загубили столько скитальцев?
А напоследок, на росстани, собрались все - и с фрегата и со шлюпа - в
доме правителя Русской Америки капитан-лейтенанта Муравьева. Столько сошлось
офицеров, большей частью молодых, лейтенантов да мичманов, что, право, как в
Кронштадтском флотском "клобе".
Собрались, расселись за длинным столом. Народ знакомый, многие в тесной
дружбе, многие однокашники, у каждого кличка, присмолившаяся еще в корпусе.
А главное - в каждом уже особая, хоть и потаенная, стать: он "кругосветник",
"дальневосточный", знающий, что почем под небом всех широт.
Чарки они не чураются. Ром или водочка, малага иль ренское - без
задержки идут, никто не поперхнется. Все громче голоса, все звонче смех.
Твердеют скулы, глаза блестят. И вот уж кто-то тронул в перебор гитарные
струны. Грянем, что ли, братцы, "В темном лесе"? Иль, может, "Лодку", песню
о волжских разбойничках?
Гуляют моряки. Кто их попрекнет? Какой ханжа?
А над Ситхой гудел океанский ветер. Не много минуло дней, загудел он,
присвистывая, в вантах фрегата "Крейсер". Тысячи еще миль до Балтики, до
Толбухина маяка, до фортов Кронштадта. Ну что ж, труби, тритон! Как это
говаривали кадетами: жизнь - копейка, голова - ничего...
С морской точки зрения, с профессиональной, поход "Крейсера" свершился
блистательно. А вот с другой точки зрения... Ну хоть, так сказать,
дисциплинарной омрачился двумя происшествиями. Экипаж взбунтовался. Впервые
в Деруэнте, на Тасмании, в другой раз в Ново-Архангельске, на Ситхе.
Причиной тому был Кадьян, старший офицер фрегата - держиморда, скотина,
ругатель, кровопийца. Матросы его ненавидели, офицеры чуждались. В Ситхе
матросы потребовали, чтоб Кадьяна убрали.
Обе мятежные вспышки удалось погасить. Одну - уговорами, а другую -
уступкой: Кадьяна убрали. Самолюбие терзало Лазарева. Как бы там ни было, а
старший офицер подчинялся ему, командиру. Как бы там ни было, старший офицер
был исполнителем его воли. Пусть исполнителем-садистом, но все же...
Завалишин спрашивает: "Но что же ему оставалось делать?" Он сделал вот
что: убрав Кадьяна, утаил от министерства чрезвычайное происшествие. И вовсе
не затем, чтобы избавить матросов от возмездия. Нет, чтоб самого себя
избавить от начальственных нареканий[4].