"Юрий Владимирович Давыдов. Белый всадник " - читать интересную книгу автора

- Лекарства спроси, - вяло пробормотал Ковалевский, протягивая ключ от
сундука.
Сундук стоял в головах у Егора Петровича. Илья щелкнул замком,
приподнял крышку. Справа были бумаги Егора Петровича, стопка маленьких
записных книжечек, кожаный футляр с картами. Рядом - инструменты чертежные,
термометры и барометр, секстан и компасы, а вот и деньги.
- Да ты фонарь засвети, - глухо сказал Бородин из дальнего угла
сумеречной каюты.
- Ничего... ничего, - бормотал Фомин, шаря в сундуке. - Я так... так...
Ковалевский застонал от пронзительных болей, скрипнул зубами,
отвернулся к стене.
- Ключ, ваше высокородь, куда ключ-то? - спросил Фомин.
- Под... подушку, - процедил Ковалевский не поворачиваясь.
Илья вышел из каюты, притворил дверь.
В полдень барка была изготовлена к дальнейшему плаванию, и Фомин, не
мешкая, сбежал на берег.

Дождь перестал, сквозь тучи глухо светило солнце, было парко, как на
банном полке. Сердце у Илюшки колотилось, под ложечкой екало. Карта с
отметками местонахождения золота лежала у него на груди, под рубахой,
сложенная вчетверо, и Фомин чувствовал, как толстая шершавая бумага щекочет
тело. Он шел быстро, не оглядываясь, думая только о том, как бы поскорее
обделать все, после сбегать на торжище и к аптекарю да и воротиться на
барку, чтобы тут же отшвартоваться.
Едва Фомин переступил порог дома, где жили миссионеры, как ему попался
Никола Уливи. Фомин сказал:
- Мне Риллу надоть.
Уливи затряс головой, указал на двери, пропустил Илюшку вперед, сам
пошел позади.
Падре Рилло пребывал в странном состоянии: сознание то прояснялось,
будто вспыхивал в душе какой-то яркий светоч, то опять меркло,
заволакивалось гудящей мглою. Падре чудилось, что он в одно время и
погружается в теплую ванну, и всплывает, но совсем всплыть не может и опять
погружается, и хотелось ему лишь одного - либо уж всплыть, либо уж вовсе
погрузиться. И вдруг Рилло явственно услышал голос Уливи:
- Падре, он здесь.
Падре собрал остаток сил. Фомин стоял в двух шагах от постели. Рилло
молвил:
- Приблизься, сын мой.
Он говорил по-французски. Фомин попятился: "Этот совсем не тот". Но это
был "тот", хоть и донельзя измененный болезнью. Рилло не мог припомнить
русские слова. Пот проступил на его шишковатом лбу. Он пошевелил пальцами,
развел ладонями, стараясь объяснить: карту, давай карту. Наконец память
подсказала нужные слова.
- Ты исполнил обещанное, сын мой?
Фомина бросило в жар, он кивнул, сглатывая слюну, и молвил нетвердо:
- Пусть господин-то выйдет, а?
Падре мигнул Уливи, тот ушел.
- Скорее. - Рилло чувствовал, что еще немного, он потеряет сознание, и
пролепетал, запинаясь: - Давай.