"Юрий Владимирович Давыдов. Смуглая Бетси, или Приключения русского волонтера" - читать интересную книгу автора Феденька не обольщался, рапортовал в Петербург: "Государь мой батюшка,
ты от меня трех грамоток на трех языках требуешь. Я повеление твое исполнить готов, но токмо во оном моем триязычном ответе разума, кроме письма руки моея, будет не весьма много..." "Грамоток" из Петербурга ждали нетерпеливо; часто наведываясь в почтовую контору, искательно заглядывали в глаза скучного чиновника. В тех "грамотках" Василий Никитич, лаская сына, нередко обижал меньшого брата. Еще в дни лондонского свидания срывались с языка грубости: "Я не князь, чтобы тебя кормить. Бедствуешь в Париже? А неча было с голой-то... столь далеко залетать". Теперь язвил: "Господин Ломоносов из бедной самой фамилии; никто об нем для пищи не старался; всегда хлеб сам доставал и обучаться сам 15 лет довольно имел. А нынче, я признаваю, по крайней мере 3000 р. и более в год достает; честию - Академии советником; всегда при милости императорской". Ерофей Никитич сокрушался: - Ох, Василий, варварский нрав имеешь... И, наливаясь гневом, грыз перо. Потом вонзал в чернильницу, как стилет. Выхватив, ронял на бумагу кляксу, это отбивало охоту к громоподобному письменному опровержению, и Ерофей Никитич ограничивался восклицаниями: - Я учеными мужами поощряюсь! Ерофей Никитич не упускал случая ввести племянника в их домы. (Тогда говорили не "дома", а "домы" - лучше!) Барбо переводил с немецкого историю России. Ерофей Никитич помогал; перебелять главу за главой усаживал Теодора: не столько для чистописания, сколько для запоминания - из кладовых памяти черпают материал для Зная увлечение мсье Каржавина еще и астрономией и географией, историк Барбо дудел, как в дуду, при этом его длинный галльский нос, казалось, ползал на полном лице, отчего физиономия профессора обретала трагикомическое выражение. - Не волочитесь за Уранией, вы призваны служить Клио! А старик Делиль фыркал: - Клио! Я не питаю к этой потаскухе ни малейшего почтения. Она сожительствует с любым сочинителем. - Астроном ронял пепел куда ни попадя; парик сидел на нем косо. - Звезды в небе и чувство долга в сердце, - патетически объявлял астроном, указывая на мраморную Уранию с небесным шаром в руках. И делал отстраняющий жест: - Все прочее - несерьезно. Ах, мой друг, жизнь без нее, - тут он опять указывал на богиню астрономии, - право, подобна смерти. Мсье Каржавин величал старика Иосифом Николаевичем. Делилю это нравилось. О, в России он знавал хорошие дни. Двадцать лет служил в Петербурге директором обсерватории. Отвергая тягу к "потаскухе Клио", старик Делиль уступал мсье Каржавина коллеге Бюашу: картография - кузина астрономии. Конечно, младшая сестра, добавлял старик, снисходительно улыбаясь. Он был великолепен, этот жрец астрального храма... В кабинете Бюаша сверкали огромные венецианские окна. Потоки света омывали ландкарты и глобусы. Снопы солнечных лучей, перемещаясь, придавали им мощь и праздничность. Бюаш набрасывал абрисы морского дна. И устремлял на мсье Каржавина |
|
|