"Юрий Владимирович Давыдов. Смуглая Бетси, или Приключения русского волонтера" - читать интересную книгу автора

судырь, стращали Тайной, а нынче запрет поминать ее всуе. Худо, когда у
добрых людей костенит язык, а не хуже ль, когда язык-то лопочет, что хочет,
чего не хочет, и то лопочет... Еще одно, судырь. Прежде не вникали, какое
оно, дело-то, - все сюда, в Тайную. А нынче? Которые неважными сочтут, тем в
губернии разбор, из чего, судырь, проистекает неустройство, то петь
нерадения и упущения, а мне-с за всех ответ держать перед господом богом и
государыней моей, да-с... - Он грустно покачал головой, будто сам себя
жалел.
Прежде, когда начинал он службу, каралось только деяние, а теперь, при
царице Елизавете, карался и умысел. Деяние-то и олух узрит. А умысел не
звезда во лбу - по запаху угадай... С какой-то анафемской ловкостью спрыгнул
он с креслица и вытянул указательный палец:
- Оне не могут, а я могу. Могу! - И кулачком, кулачком по стене - за
стеной корпел штат всероссийского розыска, всего-навсего шестнадцать душ:
копиисты, протоколисты, регистраторы, архивариусы.
На столе - сукно алое, синего фарфора чернильница, канделябр
серебряный - белел на столе лист, исписанный крупно, а заголовок и вовсе
вершковыми буквами: "Вашего императорского величества к подножию всенижайший
и последнейший раб с искренним благоговением и подобострастием полагаю
доношение".
Степан Иваныч проворно убрал бумагу.
- Каждый, кто служит в Тайной, - строго сказал г-н Шешковский, -
обязуется держать в секрете, что видит, что слышит, что знает.
- Понимаю. А между тем вот это... Вот это напечатают.
- Чего? - он коротко, сухонько рассмеялся, как горох из кулька. - Никто
не дозволит.
- Время дозволит!
Он опять рассмеялся, слезинку смахнул.
- Пущай, коли делать нечего.
- Но, согласитесь, шпионством и не пахнете - сказал я, сознавая
бессилие апелляции к историческому возмездию.
- А богохульством? - Он мелко перекрестился. - А поношением
государыни? - Он еще раз перекрестился. Объяснил назидательно: - Поношение
иностранных государей есть неосторожность, не относящаяся к деяниям вредным
и важным, посему подлежащее разбору в губернии. А тут?! - Г-н Шешковский
трижды брякнул бронзовой дужкой потайного ящика. - Тут, судырь,
всемилостивейшей государыни нашей, дщери Петра Великого, отца отечества! - И
г-н Шешковский перст воздел.
Будто повинуясь его жесту, там, на дворе, высоко ударили куранты.
"Осанна державе", - изрек секретарь розыскной канцелярии. Экая сволочь,
подумалось мне, ведь совсем иные звоны слышит.
- А на Москве благолепнее, - сказал я, как бы заходя с тыла.
- Да-а-а... - Он покивал. - Бывалоче, ко всенощной в Ризположенскую.
- Я не о том.
Он кончиком языка лизнул губы. И посмотрел вопросительно - о чем,
дескать, изволите?
- Все о том же... - Я опять показал глазами на ящик с "доношением". -
Каржавины-то - земляки ваши, вот что. И с колодником, заарестованным на
Адмиралтейской першпективе, вы знакомы. В Москве еще. И не только деньгами
Каржавины от вашего батюшки откупались, а и лесом. Дом-то каменный ставили,